от жестокого солнца, обливаясь потом, измученные жаждой русы не имели лишних сил даже на проклятия, но гребли и гребли – другого выхода не было.
Высадиться на ночь оказалось некуда – остановились на мелководье вдоль узкой косы и спали, полусидя в лодьях, привалившись друг к другу. Все были неразговорчивы и мрачны: казалось, путь через неведомые моря завел куда-то совсем прочь от света белого, где нет уже ни земли, ни пригодной воды, а есть только зыбь, усталость и мучения жажды. В головах от жары и усталости клубилось марево, сбивая чувство времени, и уже казалось, не два дня они так странствуют, а бесконечное число одинаковых дней, как зачарованные, без надежды на спасение.
И страшнее всего оказалась последняя часть этого пути. Вечером второго дня Вигот – на это время Мистина взял его к себе на лодью – сказал, что надо опять устраиваться ночевать: дальше опять открытое море. Уверял, что до настоящего берега с пресной водой осталось недалеко – менее половины дневного перехода. Русы ворчали, едва ворочая пересохшими языками: разведенной вином воды, горячей от солнца, оставалось по несколько глотков на брата. Иные под вечер уже впадали в беспамятство прямо на веслах и валились на товарищей. Но деваться было некуда: ничего, кроме оконечности косы впереди и моря вокруг, не просматривалось.
– Там еще пол-перехода, и будет берег, где мы были, когда в греки шли, – хрипел Вигот. – Там есть вода. Если боги смилуются – прямо у Еникелю выйдем. А там тебе воды – залейся…
Оставалось лишь ему поверить. И только к концу следующего дня, обогнув еще одну такую же бесполезную косу, полумертвые от усталости русы наконец выбрались на западный берег Греческого моря, несколько южнее устья Днепра. Эти места были им знакомы: примерно здесь они ночевали в начале лета, еще в составе большого войска и с князем во главе продвигаясь от Днепра к Дунаю.
Казалось, с тех пор миновало сто лет.
Месяц листопад застал княгиню Эльгу в Вышгороде. Живя в Киеве, в эту пору года она бывала занята приготовлением осенних пиров. И княжеская семья, и многие в дружине еще помнили обычаи северной родины, где осенние пиры, приходившиеся на середину месяца листопада, открывали зимнюю половину года. С этих дней начиналась другая, зимняя жизнь: скотину переставали выгонять на пастбище, лишнюю забивали, солили и коптили мясо, а свежим угощали на пирах и свадьбах. С этого времени прекращались далекие поездки, люди проводили время под крышей, возле очагов, женщины пряли, мужчины занимались всякой мелкой работой, а долгими вечерами рассказывали предания. К этому времени завершаются походы, и даже «морские конунги» – вожди дружин, живущие на корабле и не имеющие никаких земельных владений, – обычно находят себе пристанище до весны.
В один из хмурых осенних вечеров, когда серое небо давило на серые крыши, то и дело разражаясь дождем из-за собственной тяжести, в Вышгород явились знатные гости. Из Киева приехали бояре: Честонег Избыгневич, Себенег Илаевич, Дорогожа – старший Волосов волхв, а с ними