и добычей оттуда, где Ингвар потерпел поражение и лишился жизни, то сразу опередит на целое поприще всех возможных соперников. Люди предпочитают удачливых вождей.
Сидя в Никомедии, Хельги Красный мысленным взором уже видел Киев, хотя и сознавал, как много препятствий лежит между ним и наследием знаменитого дяди. Но, находясь у южного конца Боспора Фракийского, думать о дальнейшем не было смысла. Сначала предстояло прорваться через строй огненосных хеландий, стороживших пролив.
Незадолго до праздника Воздвижения Креста Господня патрикия Феофана вдруг посетил сам патриарх Константинопольский. Приехал он верхом, с немногочисленной свитой и без всякой пышности. Поспешно выйдя во двор встречать гостя, Феофан испугался, увидев, как осунулось и побледнело смуглое лицо главы ромейской церкви.
– Ей уже лучше. – В ответ на его встревоженные расспросы Феофилакт махнул рукой. – Я из-за нее всю ночь не спал. – Он прижал пальцы к глазам, обведенным темными кругами. – Так и просидел возле нее всю ночь, клянусь Древом Честного Животворящего Креста Господня. Как я молился… никогда в жизни я так не молился… Если она… если с ней что-то случится… в монастырь уйду!
– Не думай о дурном! – Феофан прикоснулся к его локтю. – Она молода, полна сил, она поправится. И она в надежных руках, я знаю, о ней заботятся лучшие лекари. К ней заходил Епифан?
– Да, был вчера. Он меня обнадежил. Спасибо тебе, что надоумил за ним послать. Ты мой самый верный друг, Феофан! – порывисто воскликнул Феофилакт, видя непритворное сочувствие на полном лице патрикия с немного обвисшими щеками.
Тот и впрямь был полон искреннего участия. Эти двое были очень, очень разными: внешне их делал похожими только высокий рост, и то из грузной, внушительной фигуры пятидесятилетнего протовестиария можно было бы сделать двоих худощавых двадцатитрехлетних юношей, каким был патриарх Феофилакт. Черты светлокожего Феофана украсили бы любой бюст патриция римских времен – покатый лоб, горделивый горбатый нос, в то время как патриарх был смугл, с грубыми чертами лица и большими черными глазами. Если бы не облачение, не зеленая патриаршая мантия с белым куколем, его легко было бы принять за простого сельского парня, пастуха – каким он, внук крестьянина Феофилакта, собственно, и был. И если протовестиарий и патрикий Феофан достиг своей высокой должности и титула благодаря уму, знаниям, преданности августу, честолюбию и неустанному труду, то Феофилакт всего в шестнадцать лет стал главой ромейской церкви лишь по воле своего отца, василевса Романа. По сути выскочка, Роман из Лакапы возвел троих старших сыновей на высшую ступень мирской власти, а младшего – церковной. Эту высокую честь Феофилакт заслужил лишь рождением – и не особенно стремился оправдать.
Еще кое-что сближало этих двоих: оба были скопцами с раннего детства. Но в этом качестве они были не одиноки и в Романии, и тем более при царском дворе, где к множеству должностей имели доступ лишь скопцы. Патрикий