день Бога молю,– протяжно ответил слуга, исчезая с тазом за дверью.
Дверь, скрипнув, закрылась, но тут же снова отворилась, и в комнату вплыла худая женщина в темно—коричневом шуршащем многочисленными оборками платье. Она остановилась на пороге, два раза перекатилась с носка на пятку, причмокнула полноватыми губами, и, сложив белые руки, будто в мольбе, произнесла:
–Жан, милый, зачем так долго? Ты совсем уж опоздал к Софи!
–Не драматизируйте, маман!– нахмурился Горшков.– Вы же знаете, меня примут в любом случае. Так даже лучше, будет случай отобедать.
–Конечно, милый,– сразу сдалась маман, целуя Горшкова во влажный после умывания лоб,– но надо знать приличия!
–О, да!– ответил Иван, взглянув на мать выразительным взглядом.
Этот взгляд говорил о многих вещах, хорошо известных собеседникам. И о том, как мало ценит Иван Горшков общество своей предполагаемой невесты. И о том, что он считает союз с ней вынужденным мезальянсом. И о глубокой уверенности Ивана в том, что не только сама «прелестная Софи» влюблена в него, но и ее матушка мечтает выдать дочь купца за дворянина, пусть и бедного. Все складывалось, к несчастью для Ивана, таким образом, что никакие погрешности хорошего тона не в силах были остановить сей печальный процесс.
Все это Наталья Степановна знала слишком хорошо и не имела нужды, чтобы кто—то напоминал ей об этом, даже взглядом. Поэтому она пожала своими худыми, обтянутыми короткой шалью плечами и повторила.
–Людям нашего круга необходимо знать приличия.
–Ах, вот в чем дело, маман!– скривился Горшков так, будто у него болел зуб.
Вероятно, он хотел изобразить на лице улыбку, но мысли о будущей встрече и необходимости волочится только для того, чтобы соблюсти все приличия, превратили эту улыбку в гримасу.
–Ну, так я велю закладывать,– решительно заявила Наталья Степановна,– двадцать минут!
Вновь противно скрипнула дверь, и Иван остался один. Он обернулся к зеркалу, чтобы закончить туалет, и чуть было не рассмеялся при виде своей постной физиономии.
–Вот он, счастливый жених!– пробормотал Горшков, приглаживая тонкие усики.
Горшков рассматривал в зеркале свои молодые привлекательные черты, и ему становилось жалко себя. Для чего природа одарила его так щедро? Неужто, все это для маленькой глупой купчихи Софии Александровны? Ивану эта мысль показалась нелепой и оскорбительной. Он был уверен, что его удалая стать могла быть украшением любого светского салона, но, увы, Ивану не суждено вращаться в аристократическом обществе! И все что он может нынче сделать, это не дать их семье, в коей он является единственным отпрыском, лишится последней деревни и не пойти «по людям». А для этого необходимо жениться на нелюбимой женщине.
«А ведь она даже не слишком богата,– с досадой размышлял Горшков, натягивая перчатки,– жить придется скромно и тихо. А даже, если я сам достигну успеха по службе, то с такой скучной женой путь в общество мне закрыт».
Погруженный в грустные мысли, Иван, не торопясь спустился по старым выщербленным ступенькам парадного,