от улыбки.
Раввин открыл потрепанную книжечку и забормотал, запел, раскачиваясь и скользя отрешенным взглядом по лицам, по пыльному строю кипарисов, по округлым вершинам иудейских гор, украшенных в честь зимнего времени нежным зеленоватым пушком – краткой радостью бедуинских коз.
– Амен, – нестройно сказали вокруг, заполняя паузу в раввинской песне, и тут Сева с удивлением обнаружил, что плачет… Плачет, потому что как ни крути, а Клим был здесь очень даже при чем – вот почему. Потому что каким бы маленьким и неуместным ни казался лежащий на столе белый сверток, это был именно Клим, Клим – тот самый, с быстрым взглядом маленьких цепких глаз, с узкой сильной ладонью, протянутой для рукопожатия, с этим вечным невозмутимым «я понял», которое, видимо, так и осталось не произнесенным по случаю главных климовых непоняток, так и оставшихся непонятками, по случаю главных нерешенных задач, ненайденных корней неведомых уравнений.
– Берем! – Сева вздрогнул: возглас адресовался в основном ему; остальные трое носильщиков уже взялись за рукоятки носилок.
Осторожно переступая и все-таки спотыкаясь в узких проходах между надгробьями, они продвинулись в глубь небольшого кладбища к свежевырытой могиле. «Чертик» спрыгнул в яму и вытянул руки, принимая тело. Клим соскользнул вниз ловко, одним движением, как при жизни. Стали бросать землю – сухую, рассыпающуюся в пальцах на невесомые частички, – прах, а не землю. Бросил и Сева. Затем поспешно заработали лопатами, быстро-быстро, словно наперегонки. Копай, где копается, – вспомнил Сева давнюю климову науку. Сегодня, видимо, копалось здесь, на кибуцном кладбище в сердце Иудейской пустыни.
Люди начали расходиться, а Сева еще немного постоял, глядя на табличку с надписью на иврите: «Адриан Стойка» и пониже, русскими буквами: «Клим».
– Так его звали – Клим?
Сева обернулся. Перед ним стояла молодая женщина лет двадцати пяти с копной черных вьющихся волос, небрежно собранных в пучок на затылке. Он еще раньше обратил внимание на ее бледное лицо, не характерное для местной полевой компании. Ярко накрашенный рот выделялся на фоне этой бледности, как у балаганной Коломбины. Во всем остальном женщина безупречно соответствовала своим товарищам: бесформенная футболка, шорты, пыльные сандалии.
– Прозвище, – привычно пояснил Сева. – Для друзей и близких. Адриан – это…
– Не морочьте мне голову, – перебила она, переходя на русский. – Он был такой же румын, как вы – китайский император.
Сева улыбнулся.
– Вы правы. И относительно Клима, и относительно меня, пока еще в императоры не произведенного. Хотя как знать, как знать… – он протянул руку. – Сева Баранов.
– Ханна.
– Очень приятно… – они пошли к выходу с кладбища.
– А вы Клима давно знаете…
– Если вы хотите спросить, спала ли я с ним, то нет, -резко ответила она. – Хотя, наверное, к тому все шло.
Сева неловко пожал плечами.
– Да я, собственно… извините…
– Ничего. Вам