что Валуева знает вся страна, и пресс-конференции у него были – не интернетовские, а нормальные, с живыми журналистами.
Константин суеверно пощупал, не появились ли усы, и плюхнулся на ближайшую лавочку. Сознание словно разделилось на две части: одна талдычила про Валуева-министра, другая утверждала, что для такой должности Валуев-бумагомарака жидковат. Каждая из этих версий тянула за собой длинный хвост взаимоисключающих воспоминаний: об отряде Народного Ополчения и нелюбимой работе в школе, о связях с шикарными женщинами и тягомотине семейной жизни, о разных знакомых, о жутких попойках и о том, как позорно вчера окосел с половины пузыря.
Обе версии были реальны, но, как Костя заметил, не вполне равноценны. Та, в которой он воевал, рисковал и безбожно блудил, была роднее. Ее он знал куда лучше, чем вторую – с дырявым глобусом на учительском столе, со смешной зарплатой, со стремительно стареющей Настей.
Имей Константин склонность к теоретизированию, он, не исключено, просидел бы на лавке до вечера, но этим боец Народного Ополчения не страдал. Учитель географии поворчал для порядка и сдался. Куда ему было тягаться! Таких, как он, Костя отстреливал дюжинами.
Через десять минут Константин садился в вагон метро. От параллельной биографии осталось только затухающее раздражение, не слишком стильная одежда и возможность быстро попасть в любой конец города. На самом деле – в этом он был убежден – метро уже третий месяц как затопили.
Проехав пару остановок, он окончательно выбросил из головы всю эту чушь и занялся мыслями действительно важными. За второстепенной фигурой министра собеса подходила очередь вице-премьера Немаляева, имевшего три судимости. Костя опасался, что Немаляева ему не одолеть. В мире, где работало метро и не было комендантского часа, двадцать лет зоны значили поболе, чем собственный банк.
Выйдя на «Новых Черемушках», Костя огляделся и, раздосадованно цыкнув, спустился обратно. Он всегда путал эти полуокраинные районы и никак не мог запомнить, где и куда нужно поворачивать. Перейдя на противоположную сторону, он еще раз огляделся. Да, здесь.
От улицы тянулась, пропадая в деревьях, бесконечная цепь серых «хрущевок». Два дома отсутствовали – на их месте золотой фиксой торчало высокое кирпичное здание. Там, на четырнадцатом этаже, и трудился писатель Валуев.
Поднявшись, Константин вынул изо рта жвачку и поделил ее на порции. Затем залепил глазки у трех дверей и подошел к четвертой.
Валуев не отзывался долго, больше двух минут, но Костя точно знал, что он у себя, – электросчетчик вращался как бешеный. Наконец послышались шаги, и за чистенькой обивкой клацнули замком.
– Добрый день, Иван Тимофеевич, – с легким подобострастием сказал Константин.
– Здрасьте. Вы ко мне?
Валуев величаво поправил бархатный халат, под которым виднелась рубашка в тонкую полоску и шейный платок.
«Богема, твою мать», – внутренне ухмыльнулся Костя.
Ивану