трой.
Наш маленький Дуче врагов победит,
Наш маленький Дуче – великий герой!
Giovinezza, Giovinezza,
Primavera di bellezza!
Спешит навстречу им вражья рать.
Пора давать супостатам ответ,
Решает Дуче битву начать.
Назад оглянулся, а войска-то нет!
Giovinezza, Giovinezza,
Primavera di bellezza!
Ржавые цепи, глубокий подвал.
От горя у Дуче болит голова.
Войну проиграл, что имел, потерял.
И песню не спеть – позабыл слова.
Чумба-чумба, чумба-чумба!
И еще раз – чумба-чумба![1]
Глава 1
Марсианин
Закат. – Улица мира. – «Трансваль, Трансваль, страна моя». – Словом, делом и кровью. – Атака. – Сансеполькрист. – Ночь и холод. – Царица Небесная. – Рейнские горы. – Большая Италия. – Ночной Орел
…В бездонном небе, где нет опоры, где не ухватишь рукою воздух, где только птицы дорогу знают, где пламенеет огонь заката, где тучи ходят неровным строем, где человеку не сыщешь места…
Он выпал из облака, зацепился взглядом за розовый краешек солнца и только тогда сжал правую руку в кулак – не слишком быстро, чтобы избежать рывка. Дальним привычным эхом отозвался страх. Вдруг не сработает, откажет? Шанс – один на миллион, но это будет его шанс, последний перед тем как земля ударит в грудь. Марсианский ранец, черный плоский блин за спиной, сделан не марсианами, обычными людьми, которым свойственно ошибаться. Облако лишь снаружи белое, внутри – серый мокрый туман, техника и вода не слишком дружат…
Легкий толчок. Тело, ударив в невидимую преграду, зависло в воздухе, разом потеряв вес, и он успокоился. Перчатка-гироскоп сработала, все штатно, даже исчезнувший страх. Ничего не поделаешь, человек в небе – чужак, здесь нет опоры, ее носишь с собой, за плечами.
…Настало время мечтам сбываться, парить над миром с богами вровень, забрать их силу, попрать их гордость. Живущим кратко нет выше чести, и метеором ворвавшись в Вечность, навек остаться в сияньи славы…
Стекла очков заливала вода, и он поспешил достать из правого кармана платок. Протирал долго, успев вспомнить, чему его учили. Облака, даже самые невинные, белые, словно ангельское крыло, лучше обходить стороной: в безвидной серости потеряешь ориентацию, а заодно и вымокнешь, что никак не на пользу. Тучи, особенно темные грозовые – запретная зона. Туда хода нет…
Очки все равно остались мокрыми, но видеть он уже мог. Край облака, закат, горизонт, затянутый такими же белыми облаками. Земли не было, и тот, кто упал с неба, легко шевельнул правой перчаткой. Есть! Все, как в иллюминаторе, только ближе на километр. Река, два моста, один – с железнодорожной эстакадой, а по берегам неровные многоугольники жилых кварталов. На том, что ближе, улицы идут радиально, на дальнем же без всякого порядка, наискось. Юг – впереди, там, где темнеет еле различимая полоса леса, запад – закат! – справа… Потому и нарушил инструкции, не включив ранец сразу после того, как шагнул в отверстый боковой люк. Самолет доставил почти точно к месту, не хотелось терять лишние минуты. Ему надо налево, прочь от заката.
Человек прикрыл на миг глаза, вспоминая карту, и успокоился окончательно. Объект он теперь найдет, все прочее же не представляет сложности. Учили – и выучили. Он – самый лучший!
…Ворваться в небо – нет выше чести, подняться выше земного праха, окинуть взглядом простор бездонный. Летай иль ползай, конец известен, но сколь прекрасна судьба Икара!..
– Скромнее, мой Никодим! – посоветовала Смерть, незримо парившая рядом. – Ты – не лучший, в группе был лишь третьим. Первый и второй уже встретились со мной.
Третий лишь улыбнулся, неслышно двинув губами.
– Значит, они не лучшие. А зовут меня – Лейхтвейс. Запомни!
Смерть не стала спорить. Лейхтвейс? Пусть его! Все равно это не слишком надолго. Живущим под облаками не обещано долголетие.
– Ты тоже не вечна, – понял ее тот, кто обратил небо в твердь. – Разница лишь в сроках. Тебе успеет надоесть твоя работа, а мне – нет!
Смерть вновь промолчала. Ее слово все равно будет последним, когда она встретится с наглым мальчишкой лицом к лицу и взглянет прямо в глаза. А пока пусть делает свою – её – работу!
Лейхтвейс… Имя казалось легким и невесомым, словно клочок вечернего тумана. Лейхт-вейс…
…Чужое имя, чужое небо, приказ получен, пристегнут ранец. Всесилен разум – венец творенья, он в поднебесье шагнуть позволил и обернулся крылатой птицей – не ради жизни, но Смерти ради…
Смерть по-прежнему была рядом, у самого плеча, но Лейхтвейс уже забыл о ней. Привычка! В небе они всегда вместе, такая уж у него служба. Мельком взглянул на часы, затем на компас, уточняя направление, и вновь вспомнил карту. Итак, Париж, Сена, берег левый, берег правый. Правый ему и нужен,