О своём же прошлом, Угрюмов теперь вспоминал, не иначе, как о грустном сюжете из давно увиденного кинофильма.
Сегодняшний, очередной вольный день был для Васи, как никогда удачен. Можно сказать: нынче он несказанно разбогател. Мало того, что Угрюмый уже был пьян и сыт, так после всего прочего, у него за пазухой ещё позвякивали две бутылки дешёвого самогона.
В данное время суток (в аккурат, после полуночи), «менты» обычно спали и бродяг не беспокоили. Потому, проходя в зал ожидания, Василий по-настоящему ощущал себя «королём паркета».
Осмотревшись и вновь смахнув капли пота с подбородка, Угрюмый нашёл-таки своим полупьяным взглядом того, кого и искал. А именно Синюгу, притаившуюся в углу зала.
Синюга – это грузная и оплывшая избыточным жиром женщина-бродяжка. Она частенько заглядывала на вокзал. Однако так и оставалась не признанной местными бомжами за свою. По началу, Синюгу бесцеремонно изгоняли с привокзальных территорий, беспощадно били и пинали. А после, на её безобидные визиты (то ли из жалости; то ли оттого, что она, пусть и бомжиха, но всё же, женщина) перестали обращать какое-либо внимание.
В любую погоду и любое время года (как, собственно, и сегодня) Синюга была одета в зимнее, ядовито-зеленое пальто, из которого: то там, то тут торчали ватные ошмётки. Кроме того, как и всегда, на ней были утеплённые штаны; пара-тройка кофт, одетых одна на другую; а так же, армейские кирзовые сапоги. Весь свой скарб, состоящий из нескольких огромных и замусоленных сумок, доверху набитых всякой дрянью, собранной из урн и помойных баков, она неизменно таскала с собой.
Её настоящего имени, никто не знал. Да она и сама, похоже, давно и основательно его подзабыла. Что же касаемо прозвища: Синюга.… Получила она его, за не сходящие с её лица синяки и побои, как результат ежедневных «разборок» с бомжами и сотрудниками правоохранительных органов в борьбе за место под солнцем. Её действительный возраст, так же оставался для окружающих под покровом тайны (а может и не тайны, а несмываемой, въевшейся грязи). С равновероятным успехом, Синюге можно было дать: как тридцать, так и семьдесят…
«А почему, собственно, и не провести нынешнюю ночь с дамой?» – подумалось в ту минуту Василию. Нет, о каком-либо интиме не могло быть и речи. Этот природный инстинкт, вместе с иными желаниями подобного рода, у нашего героя давно атрофировались, словно ненужный организму атавизм. В данном случае, подразумевалось разнообразие в выборе собутыльников.
Как ранее уже упомяналось: вокруг бродяжки было расставлено несколько тюков с тряпьём, гнилыми яблоками, пустыми бутылками и прочей дребеденью, от вида которой нормального человека могло и стошнить. Отодвинув одну из таких авосек, Василий подсел к бомжихе.
– Знаешь? Когда я вошёл в зал, сразу понял, ты и есть моя судьба. – сходу заговорил Угрюмый. Сейчас, под парами выпитого ранее алкогольного суррогата, даже Синюга не казалась