черепа скалятся, в черепах огоньки горят, отпугивать тех, кто там, там…
Подступает к городу седой туман осени, стелется по холмам, а в город не заходит, в город туману нельзя.
Люди жгут костры, жарят быков, барашков, пьют вино, ребятишки резвятся, кто постарше, пугливо смотрят на туман на холмах, приглядываются, не мелькнет ли там что-то чуждое, нездешнее, недобрые чужие огни. Старики молодым рассказывают, что в эту ночь за ворота выходить нельзя, безвременье унесет.
Ночь наступает.
Кончается осень.
Кончается время людей.
Боу закрывает уши ладонями.
Кричит – срывается на визг:
– Не надо, не надо, не на-а-а-до!
Боу рыжая.
И волосы у Боу до плеч.
Прохожие останавливаются, оборачиваются изумленно, кто-то даже подходит, с вами все в порядке – Боу растирает виски, хочет позвать на помощь, тут же спохватывается, широко улыбается, нет, нет, все хорошо.
Боу пятнадцать лет.
У Боу джинсики розовые.
У Боу рюкзачок за спиной, а на нем британский флаг.
Так-то.
Тянутся, тянутся по холмам седые туманы.
Ветер гонит на опустевших полях последние колоски.
Люди спешат домой, заезжают в гараж, опускают ворота. Зажигают свечи в резных тыквах, разводят огонь в каминах. Из витрин смотрят скелеты в ведьминских колпаках, разноцветные надгробия, резные тыквы, народ скупает ведьмины пальчики, по улицам ходят люди, залитые красной краской…
Стемнело.
Кончилось время людей.
Пол прислушивается.
Пол это не тот, который напротив потолка, – это его зовут так, Пол.
А полностью Паулин.
В честь одного Паулина известного.
Вот он прислушивается. И говорит:
– Еще одна… где-то тут… рядом…
Боу замирает.
Пытается понять, что она видит, – не понимает. Смотрит на набережную, а что такое, где Большой Бен, нет Большого Бена, а где Парламент, и Парламента нет, вместо Большого Бена возвышается причудливая башня, а на ней трилистник.
Боу спешит прочь, сворачивает туда, где Глаз Лондона, а нет никакого Глаза, а дальше лестница поднимается, кажется, в самые небеса.
Боу бежит прочь, Боу торопится, Боу огибает прохожих, чего они так на Боу уставились, ну еще бы, здесь никто так не одевается, это Боу одна такая вот… в джинсиках, и рюкзак у Боу с британским флагом – больше ни у кого такого нет.
Боу бежит, впечатывается с размаху в стену, ай, ах, откуда здесь стена, только что никакой стены не было…
Оглядывается.
Вот он, Большой Бен, на месте.
И Глаз на месте.
Все при всем.
– Пусти…
Боу делает вид, что не слышит.
– Пусти-пусти-пусти!
Боу зажимает уши.
И Боу кричит:
– Пусти-пусти-пусти!
Это не одна Боу, это разные Боу. То Боу, которая живая, по городу идет, джинсики у Боу и рюкзачок. А то Боу, которая мертвая, уже две тысячи лет как. Вот она и кричит:
– Пусти! Пусти-пусти-пусти!
А Боу