вцепиться в вашу глотку,
чтоб разорвать все бранные слова,
извергнутые вами с пенной злобой
в мое, улыбкой неприкрытое, лицо…
Я выпустил зверька на волю,
боясь, что по нелепости себе
я причиню необратимый,
разящий вред, оставивши в саду
его без надлежащего присмотра;
мне о последствиях не думалось —
ужель мое разгневанное сердце
способно изменить наш мир застывший,
окостеневший навсегда в своем пространстве,
увы, неизменяемом и невменяемом как я?
Из грубого обломка хрупкого ребра,
как Бог когда-то сотворивший Еву,
я миру изваял младенца и нарек,
сомнительным, но сладострастным звуком: Правда!
Я нянчился с ним долго, безуспешно —
но в волчьей стае непреклонных кривд и догм
(будь то детеныш человека даже)
взрасти лишь волк и может;
и что с того, что будет он умней
и предприимчивей своих единомлечных братьев?..
Да… первый опыт мой закончился плачевно;
сей мир, с израненной своей душой,
без сожаления всякого покинул я,
дабы обдумать: как мне дальше жить?
как переломить сей жизни ход обратный,
обратный, ибо будущего нет…
(Бо с каждым часом, днем все дальше
нас в прошлое уносит буйная река
с названьем Время, коя всех:
и смертных, и смердящих —
лишает сладостных надежд на долгое грядущее);
и как предупредить текущие деянья
моей во зло рожденной дщери —
убогой Правды, горькой и недужной,
без угрызений разрушающей мечты?!
Я долго жил один в лесу моих фантазий,
где явь и вымысел мой – так переплелись,
что даже александров меч
не в силах разрубить тугой был узел…
Я прокоптился дымом сладотворных мук,
найдя приятное в страданьях и потерях;
что сделалось пустячным мне утратить
нетленную привычку, что Всевышним
Душой наречена…
В тиши,
в пустой тиши я не обрел покоя —
безлюдие не исцеляет от болезни бессердечья…
И я пустился в долгий, страшный путь, увы,
не мной проторенный сквозь сумрак безразличья,
желая воротить болезненное сердце
в осиротевшую, незанятую грудь;
в надежде приручить;
чтоб до краев, как чашу, на пиру сей жизни —
неправедной, непраздничной – наполнить
любовью к ближнему и состраданием к врагам…
О! как бедны мя ненавидящие люди,
хотя бы тем, что в качестве врага
они меня избрали, да! меня —
незлобного и неспособного к отмщенью…
Но что обрел я, воротясь домой? —
вернувши сердце, я утратил разум.
Точней,