я рядом с ними – видел…
Женщины, о чем-то переговариваясь, пошли дальше, а Палыч провожая их взглядом многозначительно сообщил:
– Смотри, как они сейчас Клавдию обойдут. В прошлый раз она их так своим костылем отходила – бежали прытко! Она-то истинно православная, а православные ух как могут врезать, даже и костылем!
Действительно, проходя мимо клавдиной скамейки, женщины прижались к противоположной обочине и ускорили шаг.
Михалыч вспомнил фразу своего фронтового товарища Вадима, которую он запомнил почти слово в слово:
«Каждая религия считает иноверцев врагами и просит у Бога их покарать. Бог в растерянности…»
Палыч поведал о Клавдии Антоновне:
– Нрав у нее будет покруче, чем у Екатерины Великой. Когда в тюремной охране работала – все по струнке перед ней стояли. А лет пятнадцать назад они с мужем на своей машине в аварию попали, так что ей пришлось отнять обе ноги. Но она так лихо на протезах ходит, что не каждый догадается, что без ног.
Воля-то у нее – во! – и поднял зажатый кулак.
После чего продолжил:
– Потом муж от нее ушел, и не потому, что подлец какой – он и сейчас ее изредка навещает, – а потому, что и-зв-е-ла! – Последнее слово он произнес по слогам и тут же переключился:
– Михалыч, а тебе мат!
– Действительно… Прямо как в той шахматной задаче: белые начинают и выигрывают.
Теперь моя очередь.
Расставляя фигуры, Михалыч вспомнил, как он впервые проходя мимо Клавдии угостил ее яблоком. Та попыталась отказаться, но быстро сдалась.
Потом она стала жаловаться на высокие цены, на то, что хорошие лекарства и свежие фрукты ей не по карману, а ведь надо и в церковь что-нибудь отнести.
На ее вопросы о своем семейном положении, не развивая тему, Михалыч ответил, что он вдовец, а о материальном – на жизнь хватает.
– Она и с дочкой и зятем не ладит, все указывает, как им жить, как внуков воспитывать, все тяжкие на них вешает.
– Да уж, – вполголоса добавил Михалыч, – взгляд у нее прокурорский.
– Клавдия вовсю грехи замаливает, – продолжил Палыч, – считает, что это за спесь и гордыню ее Боженька покарал. На другой конец города в храм ездит, а там пешком от вокзала почти километр, ни одну крупную службу не пропускает.
Только толку-то, – он махнул рукой, – обратно уже ничего не вернешь, рубикон пройден.
Михалыч знал, что это выражение Юлия Цезаря, но показывать свою осведомленность не стал, чтоб Палыч не заподозрил в этом намек на его прозвище.
Вовка вышел во двор. В глубине двора на скамеечке за шахматной доской сидели Михалыч с Цезарем. – Прямо как в старинных фильмах из шестидесятых – застойные времена. А впрочем, чего им еще остается – доживают. Это у нас еще все впереди, а у них уже все давно сзади.
Когда он вышел к Клавдии уже присоединилась еще одна сиделица в платочке. Обе они с синхронным поворотом головы проводили Вовку немного осуждающим взглядом.
Полного