пациент находится в Центре. Такие родители обычно звонят сами на 2-й же или 3-й день пребывания пациента с вопросом: «Ну что? Ну как он там? Не рвётся домой? Нет? Ну, если что – сразу же звоните, я на связи, я позвоню, я приеду, я ему скажу, я ему покажу» и т. п. И такие звонки повторяются довольно часто, чуть не каждый день, при том что как раз пациенты-дети таких родителей, словно чувствуя на расстоянии напряжение родителей, обычно совершенно никуда не «рвутся» и вообще ведут себя наиболее разумно в сравнении с другими пациентами. Но Преследователь не может успокоиться, он словно в каком-то состоянии азарта, в ожидании подвоха, и через несколько дней, узнав в очередной раз, что с их ребёнком ничего удивительного, требующего их вмешательства не случилось, реагируют чем-то вроде: «Что, не рвётся, значит? Ага… Похоже, что-то задумал!..»
Чуть выше я приводил пример позиции мамы Дениса как «здоровой жёсткой позиции», которая так удачно помогала в нужные моменты, когда он был в Центре. Но эта «здоровая позиция» не всегда была такой уж стабильно «здоровой». Роль Преследователя, как и любая другая роль созависимого – это, как правило, некая характерная модель поведения, тенденция, к которой он склонен возвращаться особенно в моменты стресса.
В начале пребывания Дениса в Центре мне приходилось частенько отвечать на звонки, но поначалу не мамы Дениса, а его папы. Он говорил каким-то таким полуироничным-полуизвиняющимся голосом, но через 3—5 минут общения где-то на заднем плане в трубке начинал со всё нарастающей громкостью звучать другой голос, женский, и явно что-то с повелительными интонациями указывающий, подсказывающий папе, инструктирующий его. И как только я предлагал папе передать трубку обладательнице этого голоса, т.е. его жене, он быстро и смущённо мялся, извинялся и прощался. На момент написания этого текста Денис уже 12 лет не употребляет, год после Центра я работал с ним индивидуально, и в этот период с его мамой происходили очень показательные процессы. Поначалу она пыталась активно контролировать его поведение, при этом надеясь подключить меня как инструмент давления. Когда же, несмотря на особенности мамы, Денис продолжал (ПО ДЕЙСТВИЯМ!) активно выздоравливать, он давал мне основания и возможности жёстче отстаивать его интересы перед мамой.
Так, однажды она позвонила мне и стала взволнованно рассказывать о своих подозрениях в предполагаемом, с её точки зрения, «откате» в выздоровлении Дениса (другими словами, об ухудшении его состояния, ведущего, по её убеждению, к его срыву). По сути, подозрения её были явно необоснованные и очень эмоционально окрашенные, со всё увеличивающейся скоростью и на всё более высоких нотах они звучали приблизительно так:
– Вот всегда это так и начиналось, все эти его опоздания – значит, что он не может отвечать за свои слова! В комнате – бардак, он ничего не убирает, он вообще ничего не делает, а я знаю, чем это всё заканчивается, а он уходит от разговора, он,