грустные стихи без знаков препинания
Такие
Характерные для лесбиянок
Сверхженские
Где мосты всегда разведены
Как судьбы
И нежность в ложбинке межгрудной
Стихи
Очень красивые
С надрывом и
Проколотым языком
Губой
Носом
И прочими частями тела
Ещё
Курить на мосту гашиш через банку колы
Маленькими кусочками
С художниками или музыкантами
Малознакомыми
Маргинально
И
В белые ночи вглядываться
И
Подбирать мелочь
Которую туристы швыряли чижику-пыжику
Чтобы добавить на сигареты
Пускать серый дым в серые-белые ночи
Смотреть на дворцы и мечтать
Мечтать о чём-нибудь совершенно нематериальном
Бесплатном
Глупом
И настоящем
В Питере
В длинном полосатом шарфе
В 19 лет
#Давно_не_было_любовника
В послеродовом отделении женщины похожи на очень медленных лыжников: они, не отрывая ног от линолеума, шоркают пластмассовыми сланцами, еле волоча свои изодранные или изрезанные тела «на уколы». Из всех палат, подобно кваканью на болоте в лунную ночь, раздаются позывные невидимых малышей. Один кричит, как сирена отбоя в зоне строгого режима, – Бог наградил голосом, – другой крякает подсадной уткой в сезон охоты.
Сложность смены измеряется в капельницах, в венах, в иглах. У каждой роженицы то из запястья, то из кисти торчит пластмассовая «системка» с пробочкой. Сестра раскручивает пробочку, присоединяет капельницу – и лежи, сокращайся. Рядом в прозрачной каталочке улыбается твой долгожданный малыш.
«Тут один особо крупный мальчик шёл напролом, как Майк Тайсон! Прорывался! Вместо лица – один сплошной синяк. Глаз не видно!», – рассказывает красивая сестра, что носится по роддому с прозрачным чемоданом, полным «крови из пальцев», – «Давай, моя девочка, ручку».
Эта сестра, как фантом, появляется всегда очень рано и неожиданно. Не успеешь отойти от наркоза, а тут этот чемоданчик. «Я, – говорит она, – родилась рыжей, а теперь – шахидка. Так что всё пройдёт… На кольце написано у этого. Со-ло-мо-на… Ты от наркоза легко отошла. А эта «мама Тайсона» порвалась до ушей. Ничего!» «Ничего. Зашили. Папа через два месяца оценит работу, – продолжает тему дежурная сестра послеродового, щёлкая пальцем по «10 кубикам». – Давай ручку, моя девочка».
Кто на что учился. Театр начинается с вешалки. Роддом – с «дородового». У доктора-блондинки пальцы длинные-длинные, наверное, красивые. У доктора-брюнетки – короткие, зато она умеет их ловко ввести в тебя, кажется, по локоть (ещё один пример того, что дело не в размере). У следующего врача персты… с панорамным охватом… наслаждайся, моя девочка.
Если два пальца в шейку ещё не входят… ничего, попробуем с силой… Марь Иванна, попробуйте Вы… никак… а Вы, Людмила Филипповна… действительно, никак…
Кто ещё не побывал? Мужайся, моя девочка, матка не готова. Завтра снова на кресло. Все доктора попробуют ещё и ещё… и так…
– Одну девушку три дня подряд посмотрели, она от этой боли одурела… и родила, –