поднялись выше в гору. Таясь по камням, мелким низинам и кустарникам, пошли в сторону, откуда слышалась чужая речь. Туман приближал ее, и пришлось долго бить ноги, прежде чем внизу, под угором, сквозь белую занавесь проступили очертания морских судов. На их носы были насажены деревянные чудища с разинутыми пастями. Митроха насчитал десяток заморских лодий.
– Наверное, тут лахта, – прошептал Феодорит. – Малый залив. Удобное прибегище для кораблей. Они нашли ее до того, как пал туман.
Вернувшись скорым ходом к карбасу, сели втроем советоваться, как быть дальше. Митроха высказал желание немедля плыть в Кемь и предупредить князей-воевод.
– Как держать путь в тумане? – терзался сомнением инок.
– А твоими молитвами, – весело подсказал Митроха.
Порешили, что плыть должны он и лопин, знающий здешние салмы, острова и берега матерой земли. Феодорит же вызвался остаться на Малом Кузове, чтобы проследить за немецкими шняками.
Прощались коротко. Спустили на воду карбас. Монах широко перекрестил суденко. «Храни вас Бог!» Хотел было толкнуть лодку от берега, но вдруг вспомнил.
– Постой. Ты так и не сказал мне про матушку, Митрофан!
Митроха, стоя в карбасе, опустил голову.
– Да обманул я тебя, Федорка. Не видал я твоей родильницы в Ростове. Прощай!
Он сел на весла и стал грести.
…Туман облеплял камни, клочьями вис на ветках кривых малорослых берез – ёр, пуховым одеялом лежал в низинах. Феодорит, три года живший в Поморье, никогда не видел такой липкой, будто рыбий клей, мары. Странный туман.
Но пока эта белая занавесь держит в плену море и острова, чужаки никуда не денутся.
Сквозь заслон молитв в душу инока вторгались грусть и тоска. Он вспоминал отца и мать, родительский дом, ростовское училище при монастыре. Когда уходил тайком с родного двора, ничего не взял с собой, что напоминало бы о прежней жизни. Но за тысячу верст от Ростова, в малом скиту на берегу холодного моря, нежданно-негаданно обрел ростовский памятный дар. Теперь всегда носил его на груди, за подрясником.
Феодориту представился Митрошка, снимающий с шеи свое золотое сокровище – с оглядкой, настороженно. Инок невольно улыбнулся, снимая с себя собственный оберег. Этот медный трубчатый ларчик ему отдал старец Андроник. Внутри был старый клок пергамена, исписанный непонятными письменами. Эту грамотку старец, тогда еще не старец, а мальчонка, лет сто назад, подобрал с пола. В доме у родителей, тоже в Ростове, гостил проездом пермский епископ, знаменитый Стефан Храп, Стефан Неистовый, отвративший от кумирослужения целый народ – пермских зырян. Он и выронил грамотку из своей поклажи, а забирать у мальчишки не стал – потрепал по голове и разрешил оставить себе. Назвал эту грамотку даром Господним. Но что в ней писано, так и не рассказал, торопился в Москву. А там преставился вскоре.
– Когда тяжко мне приходилось, – говорил старец Андроник юному монаху, – брал эту грамотку, смотрел, разбирал писаное. Понять и доныне не смог, но утешение