имя, они вышли к воротам дома, где стоял постоем дядька Иван Никитич. Было тихо и пустынно, даже псы, бесившиеся в городе по весне, не брехали.
Ворота отчего-то стояли незапертыми, одна створка была полуотворена. Равк остановился под скатной кровлей ворот и поманил к себе отрока. Митроха медлил. Он испугался, что чужак сам хочет украсть у него вещь, о которой говорил. Откуда он знает про нее?! А если он не один? Про каких-то братьев болтает… Из груди уже готов был вырваться крик: на дворе должен быть кто-то из служильцев или челяди, услышат, выбегут, спугнут татей.
Незнакомец внезапно сам ушел за створку ворот. Митроха приблизился и толкнул ее, отворив сильнее. Заглянул во двор. Никого. Горят окна, из поварни доносятся сытные запахи.
Он вернулся на улицу. Прислонился спиной к тыну, стоял, раздумывая. Краем глаза заметил светлую приближающуюся фигуру. Рука потянулась к засапожнику.
– Фу ты, напугал! Онька! Ты?.. Чего молчишь-то?
Как будто впрямь Онька – дуркует по уговору, живописует юрода. Без порток, замотанный будто бы в простынь, с голой грудью. И босой. На апрельской-то стылой земле.
– Ты что, дурак?
– Я Иванушка.
И голос был вовсе не Онькин. Митрохе опять стало страшно. Но про нож он забыл.
Босоногий подошел. Лицо теперь было хорошо видно – молодое, безусое. Он внимательно заглянул в глаза Митрохе, отчего тому стало вовсе неуютно.
– Не верь им, – попросил Иванушка. – Обманут.
– Никому я не верю, – пробормотал отрок, испытывая горячее желание задать стрекача.
– Хочешь к Студеному морю?
Митроху не удивил вопрос.
– Хочу.
– Назад не вернешься.
– Погибну? – Душа затрепетала.
– Не-ет. Вернуться не сможешь. Они не пустят. Вот это, – Иванушка протянул длань и почти дотронулся до груди отрока, – принадлежит им.
Митроха быстро закрылся рукой.
– Мне! – возразил.
– Значит, ты тоже будешь принадлежать им. – Иванушка помолчал и сказал грустно: – Кровь человечью станешь пить. Много. А от последней чаши устрашишься.
– Я не… не буду… – ошарашенно выдавил Митроха.
Босоногий мучил его. Внутри замутило – представилась чаша, полная крови. К горлу подступила тошнота. Он зажмурился.
– Ступай туда, где стоит полночное солнце. Там твое место.
Митроха сполз вниз по тыну и плюхнулся задом на полоску снега. Запустил пальцы в жесткий режущий наст, зачерпнул горсть и стал до боли, нещадно тереть лоб и щеки. Льдинки царапали кожу, и когда он отнял руку, увидел в ладони снежную кашу с кровью, быстро тающую.
Улица вновь была пуста.
3
Место звалось Орлецы. Двина, не сумев побороть эту препону, обогнула скалистый мыс большим заворотом. Будь это место не в полночных краях, а в низовских, стоять бы ныне на горе великому городу – стражу, воину, господину окрестных земель. Но на холодной малолюдной Двине не над кем было господствовать и не от кого сторожить. Села, погосты раскиданы