в школе, а вода была на улице. Ходили по чистопольской грязи в туфлях на высоких каблуках. В комиссии фельдшер сказал:
– Вы уже всех подряд освобождаете.
Я отвечаю:
– Да, они ничего не могут с маникюром в полях. Если послать их на трудфронт, то они там заболеют и умрут. Они просто не понимали, куда приехали.
А работать приходилось день и ночь. Самострелы. Острые заболевания, трудфронт, больница. Но потом, через очень короткое время, приехала жена Исаковского, она была терапевт, и сразу стала помогать.
Жили мы у простой женщины Нюры, которая приняла меня и Бредель. Как-то она сказала про Бределыну:
– Она жидовка.
– Да это я жидовка, Нюр, а не она.
– Нет, ты работяга, – говорит она…
Тот человек, которому я зашила лицо, принес мне поросенка. Он ввалился с ним прямо в кабинет, я кричала ужасно:
– Вы с ума сошли! Поросенок! Негигиенично.
И выгнала его.
Пришла вечером домой, Нюра говорит мне:
– Вот поросеночка принесли! Это хабар. Ты работаешь как вол.
Меня военкомат снабжал, и я кормила ее семью, детей. Одной восемь, другим десять и двенадцать. Замечательные девочки, работящие, я приносила еду и все, что мне давали.
Сына забирала к себе, кормила. А Бределына брала мальчика, но никогда его не кормила. Она ела, а он смотрел ей в рот:
– Иди, руки мой.
Он моет руки.
А она ему:
– Грязно, поди мой еще.
И все. И не кормит.
Я говорю:
– Почему вы его не кормите, он же бледный, худой. В интернате же воруют, детям мало что достается.
Она мне отвечает:
– Вы русские, у вас всегда беспорядок, а у нас, немцев, – дисциплина. Он пусть там ест, а дома ему не положено.
Я говорю мальчику шепотом:
– Ты приходи, когда мама стоит в очереди за газетами.
Она больше ничего делать не умела, вязала и газеты читала. Первое время я за ней ухаживала, она говорила, что она больна. Ей было сорок лет, и я думала, что она уже старая. Кормила, чтоб ее поддерживать. А потом поняла, что не надо, с какой стати.
Я ей как-то сказала:
– Если антифашисты такие, то какие же фашисты!
Тем, кто был вместе с детьми, повезло больше. С начала июля в Берсуте работала Зинаида Пастернак. Гедда Шор, дочь музыканта Александра Шора, была в старшей группе в детском лагере.
До осени мы жили в Берсуте, – вспоминала она, – замечательно красивом месте на берегу Камы, в санатории с несколькими небольшими корпусами. Одновременно с нами приехали в Берсут жены писателей с маленькими детьми. Я была совершенно ошеломлена, узнав, что среди малышей – четырехлетний Ленечка Пастернак. Таскала его на руках, играла с ним и мечтала, чтобы он достался мне: дело в том, что нас, старших девочек, “прикрепляли” к матерям с малышами в качестве помощниц – нянек. Мечтала я о Ленечке, конечно, втайне, и он мне не достался…
Достались мне братья Ардовы: маленький трогательный Боря и пятилетний большеглазый Миша. Их мать, Нина Антоновна Ольшевская,