и мы с Демьяном в общей той сутолоке. Выбрали ночь потемнее, добыли на Елкайдаровом подворье веревку, привязали к палке, а палку поперек зубьев на стене положили. Спустились на вал, а с вала в ров… Как сейчас помню – впотьмах ногой на живот дохлой собаке наступил, так она, поверишь ли, Данила, подо мной будто живая охнула! Из рва выбрались, – продолжил рассказ Григорий, прогнав мимолетное неприятное воспоминание, – и кинулись было к берегам Амударьи, по солончаковым зарослям. Да если бы те заросли как у нас по-над Яиком! А то горе одно, ящерице и то плохое укрытие… Поймали нас и били нещадно. Однако били умело, чтоб не сломать костей, а рваное мясо снова срастется… Побив, кинули в темный зиндон – это так они свою тюрьму называют, – пояснил Григорий, когда увидел, что Данила, услышав незнакомое слово, вскинул русые брови. – Зиндон тот пристроен прямо к стене ханского дворца. Сказывали, что, когда узников пытают, в ханских покоях крик слышен.
Григорий замолчал, с укоризной посмотрел, как Петр Чучалов пытается удержать голову, которая, отяжелев от хмельного питья, валилась на стол. Он вскидывал ее, пялил ничего не видящие глаза на соседей и на тусклые свечи и вновь падал головой на стол.
– От сиденья в зиндоне с деревянными колодками на ногах у меня и поныне черные рубцы на ногах, повыше ступней, – вздохнул Кононов. – Кто в силах поднять горькую слезу, капнувшую на землю? А пролито тех слез в неволе было ох как много. И не всегда выказывали мы с Демьяном рабскую покорность. В один раз Демьян, обессилев, упал лицом в грязный арык да едва не захлебнулся. Кинулся я к нему поднять и глоток воды чистой дать, а надсмотрщик мне плетью по шее, будто саблей, жиганул. В глазах потемнело от злости и обиды. Ухватил я горсть ила и влепил тому нелюдю в его усатую морду… Как секли меня, веревками связанного, и вспоминать страшно…
Данила ласково положил руку на вздрагивающие кисти старого казака, пытаясь хоть так облегчить страдания истерзанной души верного товарища. Григорий постепенно успокоился, улыбнулся Даниле смущенно, словно извиняясь за минутную слабость сердца, сказал:
– Когда перс Надир помер, хивинские старшины выбрали себе на ханство Каипа, что и поныне правит в тех землях. А мы с Демьяном, как малость от побоев оправились, снова, теперь уже в железных кандалах и с тяжкими ядрами на ногах, работали в Елкайдаровом саду. Только и послабления нам было, когда досматривать за нами тот скатертник ставил одного из своих холопов по имени Ахмед. Добрая душа у него оказалась, хоть и не христианин. С радостью принял бы его теперь за кровного брата, а вот не могу – разделяют нас границы государств, а более всего – вражда хана и старшин к России. – Григорий с сожалением вздохнул, добавил: – Как приедем в Хиву, непременно навещу Ахмеда и в ноги поклонюсь за выручку. Кабы не он, и мне бы родного края не видать… Когда Елкайдар уехал с ханом в город Туркестан по каким-то тяжбам, помог нам Ахмед расковать колодки, вывел темной ночью