под обаяние и искушение музыки «гром победы раздавайся…», «от тайги до британских морей…», «мы за ценой не постоим…» Разумеется, в таких обстоятельствах любое иное мнение, позиция, поступок квалифицируются как – «шаг в сторону – побег».
Россия вступила в историческую полосу глубоких испытаний.
В 12-м и 13-м годах я писал книжку о «русском настоящем и советском прошлом», и мне думалось, что ответ на их «соотношение» чуть ли не найден. Что советское должно быть и будет преодолено. Пусть этот процесс и окажется долговременным. Ведь предупреждал А.И. Солженицын: «Все народы Советского Союза нуждаются в долгом выздоровлении после коммунистической порчи, а русскому народу, по которому удар был самый истребительный и затяжной, нужно 150–200 лет выздоровления, мирной национальной России»1. Добавим только: удар мы нанесли сами по себе. И еще одно соображение Александра Исаевича представлялось мне принципиальным, неотменимым: «Соотношение между ними («русским» и «советским». – Ю. П.) такое, как между человеком и его болезнью»2. Я видел в этом послание тем – а их голоса все громче, все «массовее» – кто в той или иной форме и с разными целями стремится «оправдать» советское (так сказать, все действительное разумно).
…И вдруг в самом конце июня 13-го года, через месяц после выборов нового руководства Академии наук, за пару дней до начала летних вокаций «вероломно, без объявления войны» власть напала на РАН. Сразу же началось общественное, в том числе и академическое, сопротивление. В который раз за последние, с Болотной, годы показалось: у нас есть гражданское общество. Последовали переговоры, первое лицо государства – насколько это известно – согласилось отменить наиболее одиозные и разрушительные для отечественной науки предложения анонимных авторов законопроекта. В какой-то момент возомнилось: пусть и с потерями, пробоинами, но корабль Академии продолжит свой ход (ведь не за морями уже ее 300-летие; старейший российский светский институт!) – А затем между 11 и 17 сентября власть молниеносно разыгрывает комбинацию по «окончательному решению» академического вопроса. Все было сделано столь виртуозно, что к возмущению, обиде, непониманию добавились удивление и невозможность поверить во все это. Онемели уста, перехватило дыхание, глотку забило унижением.
И вновь, как в молодости, грохнул Галич: «Ты ж советский, ты же чистый, как кристалл! / Начал делать – так уж делай, чтоб не встал»! «А я ему по-русски, рыжему: / «Как ни целься – выше, ниже ли, / Ты ударишь – я, …, выживу, / Я ударю – ты, …, выживи!». «Ты, …, думаешь, напал на дикаря? А я сделаю культурно, втихаря, / Я, …, врежу, как в парадной кирпичом! – / Этот, с дудкой, не заметит нипочем!»
Не надо морщиться от неприличного слова, от уголовной лексики. Александр Галич был великий поэт и аутентично представлял мир, людей, их язык. Эта эстетика, этот экспрессионизм в полной мере выражают ментальность тех,