huius operis»)89. В другом месте комментатор восклицает: «Разве не поэзия сделала этого человека из грешника святым? (Nonne poesis fecit hominem istum de peccatore sanctum?»)90.
Но вместе с тем поэзия сродни философии или представляет собой философию под покрывалом («est enim poetria quaedam philosophia velata»). Поэтому настоящий поэт должен знать все науки, хотя и не в полноте, но по крайней мере в основах («verus poeta debet scire omnes scientias, non quidem plene, sed saltem terminos omnium scientiarum»). И здесь Бенвенуто приводит необычный аргумент: и Аристотель, и Гораций в своих поэтиках уподобляли поэзию живописи, а разве может быть хорошим художник, который не знает хоть что-нибудь обо всем («Unde merito Aristoteles, et Horatius in sua poetria assimilat poeticam picturae; sicut enim non potest esse bonus pictor qui non noverit de omnibus rebus aliquid»)91?
Бенвенуто существенное внимание уделяет риторическому и стилистическому аспектам поэмы не только потому, что жанр комментария требовал разъяснения фигур и тропов, но и вследствие теоретического убеждения, что внешняя форма должна подобать предмету. «И здесь следует заметить, что выражения должны соответствовать предмету, о котором идет речь (sermones debent convenire materiae de qua agitur), и слова подбираются так, чтобы они выражали то, что помыслено (verba sunt inventa ad exprimendum conceptum mentis)»92. Так, комментируя использование грубой лексики в описании Таис Афинской (Ад, 18, 130–132)93, он указывает, что оно вполне оправдано, так как речь идет о блуднице. «Она была столь прекрасна и разукрашена при жизни, а теперь в аду столь же уродлива, оборвана и грязна. И поэтому поэт не мог бы выразиться лучше, учитывая то, о ком он говорит, поскольку речи должны иметь форму, соответствующую предмету (sermones sunt formandi secundum subiectam materiam»)94.
Но при всем внимании Бенвенуто к внешней форме он подчеркивает, что поэзия – нечто большее, чем риторика. Об этом свидетельствует знаменитое сравнение Данте и Петрарки: «Во времена расцвета Данте появился новейший поэт Петрарка, который воистину был красноречивее его (fuit copiosior in dicendo). Но, несомненно, сколь Петрарка был лучшим ритором (maior orator), чем Данте, столь же Данте был лучшим поэтом (maior poeta), чем тот, что легко понять из этой святой поэмы (sacro poemate)»95. И во многих других аспектах для Бенвенуто Данте превосходит других авторов. Он подражает Вергилию в описании загробного мира, но уже в первой части «Комедии» выходит за границы того, что сказал его учитель и все прочие поэты96. Подобно тому как Аристотель превзошел Платона, а Гомер Пронапида, так и Данте превзошел Вергилия97. В целом «не было никогда поэта (без всякого исключения), который обладал столь высокой фантазией, и знал или мог найти столь благородные предметы, в [рассказах о] которых так изящно изложил сведения о людских делах и божественных добродетелях, и о нравах, и обо всех почти деяниях человеческих и обо всем, что можно увидеть в мире»98. В подражание самому Данте, назвавшему св. Франциска солнцем, Бенвенуто называет поэта «ярчайшим светом италийским» (fulgentissimus splendor Italicus), «Солнцем, которое осветило наше время, протекавшее во тьме незнания поэтических искусств (Solem, qui modernis temporibus illuxit ambulantibus in tenebra ignorantiae poeticae facultatis), а Флоренцию – Востоком, открывшим нам это ярчайшее Солнце (praeclarissimum Solem)»99.
История ранней дантовской экзегезы развивается от попыток