телем, я мечтала, что выучусь на журфаке, а потом буду работать на Первом канале или в «Космополитане». Я считала, что у меня обязательно будет муж, и будут дети. Хотя семья для меня никогда не была самоцелью, мне представлялось, что это все у меня просто будет.
Я не была отличницей, но годов с тринадцати писала в местную газету, потом опубликовали мои стихи с моей фотографией, и меня узнавали незнакомые люди. Я ходила в поэтические клубы своего городка и, считалось, что я пишу не хуже взрослых поэтов.
Я была уверена, что в университет можно поступить либо по блату, либо за деньги. Еще тогда, в школе я просекла такую фишку – если чего-то очень захотеть, надо помолиться. Нет, не просто помолиться, надо в это не верить, надо уговаривать Бога, что он должен. Именно, должен… Тебе это дать.
Я поступила в университет. Только благодаря везению. Я написала сочинение на 4/4. Экзамен по английскому был решающим, а его я знала очень плохо. Прямо перед экзаменом мы, ребята, которые проходили подготовительные курсы, узнали, что тест будет по книжке, которую надо было изучить. И я ее… нет, не изучила. Хотя бы прочитала… В итоге, ровно проходной балл. Последнее испытание – принести публикации. Я помню, у дверей стояли вахтеры. Они меня не пропустили. Потом оказалось, что я опоздала. Я расплакалась, принесла статьи. Нинель Константиновна, которая позже стала моей преподавательницей, пожурила меня, дескать, как ты собираешься стать журналистом, если даже на экзамен попасть не смогла. «Но я же попала», – ответила я. И меня взяли на бюджет. Тогда я это считала своим самым большим достижением. Я была уверена, что поступить в университет невозможно. Но я так хотела.
Позже, когда журналистика перестала быть востребованной, я стала думать, что получить такое образование – было моей самой большой ошибкой, что я бы устроилась в жизни намного лучше, потрать я в десяток раз меньше усилий. Но тогда. Я тогда была счастлива. Нет, это дурацкое слово не может выразить, как радостно мне было, как я хотела учиться, как я мечтала работать.
В университете я много гадала. Мои гадания сбывались. Например, выпало одной преподавательнице, что через семь дней случится смерть, которая принесет облегчение. Через девять дней умер человек, который подсаживал ее сына на наркотики. С той поры я уже не сомневалась, что Бог есть.
Я долго пробивалась в главную газету центра нашего края. Я два года практиковалась. И два года работала в штате. Газету выкупил мэр города. С этим «прекрасным» событием из газеты ушло 12 миллионов, перестали выплачивать зарплату и началась цензура. Сейчас журналисты проправительственных СМИ болтают, что в нулевых началась цензура, а потом их немножко расконвоировали. Все это враки. В 2008 году пришел мэр города в нашу газету и на наши претензии, почему снимают материалы, заявил: «Значит, так, мы здесь работаем на Путина, кому не нравится, есть дверь». Какая это тогда была пощечина всему коллективу. Я росла в перестройку, я насмотрелась на истории про идиотов, которым по несколько лет не выплачивают зарплату. Я их презирала. Я зареклась, что никогда не потерплю, чтобы задерживали мне. Я все детство, всю юность потратила на то, чтобы оказаться в этой газете… Я как услышала, что мы, мало того, что должны сосать лапу, так еще… Тогда были шикарные акции протеста. Тогда весь город жил одной огромной ненавистью к Путину, тогда было стыдно обслуживать власть.
Я сказала, что ухожу, и что я эту собаку мэра пропесочу, где только смогу. Я ушла в независимую газету нашего края. И написала про все, что эта сволочь натворила в газете: про то, как не платил зарплату, про то, как украл из газеты 12 миллионов и свалил все на редактора. На мой вопрос, как так получилось, что редактор украл 12 миллионов, и его не посадили, мэрские прихвостни ответили, что он честно украл. Про то, как редактор загремел в больницу и лежит, истыканный трубочками, про то, как этот гад, мэр города, отправил под нож уже напечатанный тираж, потому что поставили его фотографию с сексуальным взглядом, а потом заменили на фотку с обычным взглядом, про то, как нас стал чмырить за то, что мы соглашаемся с цензурой, основатель газеты, про то, как шептались в курилке, про то, как сняли мое расследование о неугодном властям человеке. Ничего не забыла. Все вспомнила.
Я бы, наверное, не вынесла, что мне пришлось уйти в независимую газету с зарплатой ниже, чем мне нужно было платить за комнату. В газету, которая располагалась не в отдельном здании со своей типографией, а в квартире у редактора. Но статья имела оглушительный успех. Люди звонили. Звонили в обе газеты. Звонили с огромным уважением ко мне. С огромной благодарностью. Были даже такие, кто, вдохновившись моей статьей, рассказывали о злоупотреблениях в той сфере, где они работают. Например, обратилась женщина-соцработник. Она так и сказала, что хочет, как и я, рассказать людям всю правду о своих жестоких буднях. Форум со статьей о соцработнике быстро превратился в форум, где соцработники с разных уголков страны стали обсуждать проблемы своей профессии.
Сейчас эта свинья бывший мэр сидит за воровство. Да, впрочем, песня не о нем, а о шизофрении. Я к тому, что я не всегда была больной, я к тому, что меньше всего я хотела сводить концы с концами, я к тому, что даже очень больные люди могут быть в прошлом и успешными, и уважаемыми.
Глава