их разнящиеся поэтики. У Пастернака – экстатически-восторженная, задыхающаяся, совершенно неожиданная в сближениях, определениях, переходах, не всегда сразу доступная, как будто путающаяся, не замечающая обыденности, рвущаяся к каким-то новым смыслам и пространствам (аналог ей новая физика начала ХХ в. и особенно квантовая физика). У Мандельштама – неоклассическая, акмеистская, выверенная, точная до дрожи, формально безупречная, но решающий шаг за пределы видимого, осязаемого, наличного мира сделан. Обретен совершенно новый голос в русско-мировой поэзии: печально-погребающий, спиритуально‐торжественный. Не вызывающий сомнения, что он имеет на это высшее право (при всех глубочайших различиях это же можно сказать об Анне Ахматовой).
Ноябрь 1917 г., Февраль сметен, Керенский выброшен из актуальной русской истории. Раздается реквием, Мандельштам прощается от имени России («и неподкупный голос мой был эхом русского народа»): «Когда октябрьский нам готовил временщик / Ярмо насилия и злобы, / И ощетинился убийца-броневик / И пулеметчик низколобый, – / – Керенского распять! – потребовал солдат, / И злая чернь рукоплескала: / Нам сердце на штыки позволил взять Пилат, / И сердце биться перестало! – И укоризненно мелькает эта тень, / Где зданий красная подкова; / Как будто слышу я в октябрьский тусклый день: / Вязать его, щенка Петрова! – Среди гражданских бурь и яростных личин; / Тончайшим гневом пламенея, / Ты шел бестрепетно, свободный гражданин, / Куда вела тебя Психея. / – И если для других восторженный народ / Венки свивает золотые – / Благословить тебя в далекий ад сойдет / Стопами легкими Россия».
Казалось бы, – голос Ахматовой: «…все расхищено, предано, продано, / Черной смерти мелькало крыло, / Все голодной тоскою изглодано», – но Мандельштам даже в сравнении с Пастернаком поднимает наше понимание Керенского, следовательно, и Февраля на новый уровень. Это лучший во всех смыслах памятник Событию и центральному человеку. Это по природе своей неревизуемое понимание Эмансипационной революции и ее вождей. Это на вперед, на вырост, на столетие единственное определение соотношения Февраль – Октябрь. Даже А.И. Солженицыну, потомку и продолжателю Аввакума, Достоевского и Толстого, не удалось его «снять».
Распять, Пилат, злая чернь, октябрьский временщик, щенок Петров, свободный гражданин, благословляющая его в аду Россия. Да, в аду – это ответственность за поражение (но ведь и Христос в известном смысле тоже потерпел поражение…). Михаилу Булгакову потребовалось около десяти лет, чтобы написать по большому счету об этом же многостраничный гениальный роман, Осипу Мандельштаму – двадцать строк.
Помните реакцию М.И. Кутузова на непреодолимые трудности французов в захваченной ими Москве – «Россия спасена». Имея два этих (Бориса Леонидовича и Осипа Эмильевича) свидетельства, можно с уверенностью утверждать: Февраль, Керенский, князь Львов, другие спасены, оправданы, защищены, направлены в вечное хранение золотого фонда русской истории.
Пишу через 99 лет после События,