но и глаза и лоб в то же время другие: лоб обрамлен непослушными каштановыми густыми волосами, глаза с блеском, у Анны румянец вспыхивает, когда та волнуется, у этой румянец горит во всю щеку постоянно.
– Здравствуйте, – сказала она и, шагнув к столу, взяла графин и принялась наливать первую рюмку для академика.
– Постойте-ка. Да мы сами, – запротестовал Иван Евдокимович.
– Нет, Иван Евдокимович, у нас закон такой – разливает хозяин. Ну а раз хозяина нет, то – хозяйка, а раз хозяйка превратилась в гостью, стало быть, Лена разливает… И вы уж не перечьте, – попросила Анна.
– Да. Конечно. Да. Ну, да. Конечно. Да, – ответил он и благодарственно-смущенно посмотрел на Анну, а та сначала кинула взгляд на академика, потом на сестру, гордясь ее красотой, ее свежестью, умелыми движениями ее рук, тем, как она ловко разливает водку, как непринужденно держит себя, как улыбается, и всем одинаково гостеприимно.
– Ученая она у меня. Ветеринарный врач, – склоняясь к Ивану Евдокимовичу, прошептала Анна.
– Ну! – воскликнул он. – Наверное, животные разом выздоравливают, увидав перед собой такого врача. Красавица. Вся в вас.
Анна потупилась, говоря:
– Где уж нам!.. Красоту-то ведь ум облагораживает, наука, а мы и буквы-то учились писать хворостиной на песке.
После сытных пельменей, в меру выпитого вина снова разгорелся поднятый Назаровым спор о преобразовании природы. Лагутин, выпив, пожалуй, больше всех и помрачневший, сказал:
– Поедемте… На месте спор закончим. В сад к вам заглянем, Анна Петровна… и на поливной участок завернем. Довезешь всех? – обратился он к Любченко.
– Громыхал твой выдержит? – спросил и Назаров, шумно встав из-за стола.
Елена только тут впервые опустила голову, говоря тихо:
– Меня, пожалуй, и не надо: дома побыть некому. А у нас даже замка нет – защелочка.
– Поедем, Лена, – взвешивающе глянув на Любченко, проговорила Анна. – Сегодня у нас такой счастливый день, что ни у одного вора не посягнет рука на воровство… да и нет их у нас – воров-то.
После этих слов Любченко благодарно посмотрел на Анну и, шагнув к двери, около которой стояла Елена, не спуская с нее глаз, произнес:
– Я готов, – давая этими словами всем знать, что он готов к выезду, а Елене, видимо, о чем-то своем, затаенном, известном только им двоим.
– Свадьба у них наклевывается, – подавая академику шляпу, тихо сообщила Анна. – Да не знаю как. Славный мужик… только порою уж больно пьет.
– Бросит, – уверенно ответил Иван Евдокимович.
Все ждали, что академик сядет на почетное место – рядом с шофером, но он категорически отказался и устроился на заднее сиденье, около Анны, рядом же с собой Любченко усадил Елену… И машина, громыхая, повизгивая, треща, тронулась с места, взяла на изволок и вскоре выкатила в степь, жаркую и палящую, несмотря на позднюю осень.
Машина неслась по ровной степной дороге, гремя всеми деталями,