поищу.
Сузив глаза, я долго думала.
– Знаешь, я ведь себя чувствую виноватой перед отцом, – призналась я.
– За что?
– За мать, а вернее, за ее поступки. Она особа довольно-таки властная, с такой рядом ни один мужчина не сумеет свой потенциал раскрыть. В ней столько мужской энергии, что не сможет мужчина даже рядом быть с ней, будет убегать все время – не в гараж, так в бутылку, не в бутылку, так на сторону.
Ядвига вздохнула и покачала головой:
– Так и знала, что в глубине души ты так и не смирилась, что не твое это дело – родительскими отношениями рулить.
– Да не рулю я! – с досадой отмахнулась я. – Вроде как живут во мне и властность материнская, и слабость отцовская, и все время друг с другом борются, а мне от этого больно, хоть волком вой. Не могла я в детстве этого принять, потому и виноватой себя чувствую. Вот и пытаюсь с помощью украшений расставить все на свои места. Отцу – перстень и корону, как главе семьи, чтобы мог сказать: «Я по праву могу занять свое место, руководить, решать и дать отпор, если надо». А матери – перстенек и браслет, чтобы ощутила себя женщиной, красивой и желанной, слабой и податливой. И еще отдаю ей ответственность за ее поступки. Не несу я за это больше ответа. Не мое это, заберите каждый свое назад.
– И что ж родители, рады? – спросила Ядвига.
– Мать смотрит так, будто подарок с подвохом получила. Вроде ожерелье красивое и браслет тоже, и нравятся ей, но надеть не решается. А отец плачет, смотрит на корону и перстень и плачет – вроде как по несбывшемуся. Но вот что-то происходит! Мать смягчается при виде слез отца, надевает украшения, берет его за руку, а отец распрямляет плечи и будто бы выше матери становится.
– Это и есть конец? – забрасывает следующий вопрос «психолог Ядвига».
– Погоди, еще ничего не кончилось. Вот на перстне отца и мамином браслете проявляются узоры одинаковые. Они держатся за руки, браслет и перстень выглядят будто одно целое. Это их совместная жизнь, совместная судьба, она теперь в их руках.
– А ты что чувствуешь?
– Облегчение… и хочется плакать от радости. Ягуленька, я теперь поняла, почему я на них такая злая бываю. Я на себя непосильную ношу взяла – сделать своих родителей счастливыми. А еще – не быть похожей на них. Слишком много было всего, слишком тяжелый груз на плечах лежал. А теперь понимаю – моя судьба в моих руках, а в родительские судьбы мне и лезть не стоит. Они из другого теста сделаны, а я свое заведу и свой каравай испеку.
– Ладно, на сегодня все, – вдруг решила Яга. – Спасибо за чаек-конфетки.
– Как все? – испугалась я. – Я только во вкус вошла, что-то хоть понимать стала…
– Вот и хорошо, – кивнула Яга. – Но торопиться не будем, а то ты опять перегрузишься и своих гонять начнешь. Давай-ка так сделаем: я пойду, а ты отношения с семьей восстанавливай. Они, небось, тоже чаю хотят. А завтра я снова приду, и продолжим. И не провожай меня, я сама.
С этими словами Яга растаяла, как и не было ее, и только чашка с недопитым чаем да брошенное на краешке стола зеркало в пластмассовой оправе говорила