спину, сняла мохеровую шапочку, поправила рукой волосы, и от всех этих нехитрых манипуляций заметно помолодела.
«Ох уж эти мохеровые шапочки, как они уродуют наших женщин. Без этого серо-бурого болоневого пальто и мохеровой шапочки Анна Семеновна просто красавица, – сердито подумала Гюзель Аркадьевна, – и, вообще если бы не это совещание, я могла бы тут спокойно сидеть и успокаивать всех граждан и гражданок. Вытирала бы им слезы и сопли, работая по совместительству местным психоаналитиком».
– Какое горе, говорите же, Анна Семеновна, а то мне сейчас придется уйти на совещание и вас «отфутболить» все-таки. Мне не хотелось бы выглядеть в ваших глазах сухой и черствой. Чем смогу, тем помогу.
Гюзель Аркадьевна встала и прошлась по кабинету. Она всегда так делала, чтобы переключить сознание. «Кажется, это называется – особое состояние сознания», – усмехнулась она, невольно сбиваясь с шага.
– У меня сын умер, Гюзель Аркадьевна, месяц назад. – Анна Семеновна подозрительно всхлипнула. Гюзель Аркадьевна возникла у нее за спиной, нависая коршуном, чтобы, не дай бог, Карпова снова не расплакалась.
– Его убили?
– Нет, умер вроде сам, за компьютером. Так мне сноха сказала. – Анна Семеновна обернулась и с надеждой посмотрела на портрет президента, дескать, помоги, не дай ляпнуть лишнего.
– Сноха – это невестка? Жена сына?
– Да, невестка-невестка, жена сына, они отдельно жили, – Анна Семеновна с трудом отвела взгляд от проницательных глаз на стене и снова сгорбилась.
– А полиция при чем? Сына не убили, умер за компьютером, как вы говорите… Его уже похоронили? – Гюзель Аркадьевна пересекла пустое пространство кабинета и села за стол. Она постучала пальцами по полированной поверхности и сжала губы.
«Никуда не денешься от людской молвы. Если знают, что их где-то принимают, да не отшивают, и идут со своими печалями, как будто полиция – это собес или благотворительная организация. Бедные люди! Им некуда податься со своим горем, а ты сидишь в тепле и уюте, еще и злишься», – она резко оборвала свои мысли и нажала кнопку селектора. «И потом, что делать с этой Карповой?»
Юмашева давила на кнопку, словно хотела раздавить ее, как ненавистного паука. «Ей во сне приснилось, что ее сынок жив и здоров, теперь вот проверить надо бы, а кому проверять-то? Людей нет, все либо на больничном, либо учатся, работать некому».
– Коваленко, зайдите, пожалуйста. – «Пожалуйста» она произнесла после паузы, раздумывая, стоит ли вообще произносить волшебное слово.
– Так что там говорит ваша невестка? – спросила она Карпову, отпустив кнопку селектора.
– Ничего она не говорит, – неожиданно разозлилась Анна Семеновна, – ничего. Даже лицо не показала, гроб не открыла. Мой сын живой!
– Почему вы так решили? Это же нереально. – Гюзель Аркадьевна вышла из-за стола и принялась мерить шагами кабинет.
– Материнское сердце – оно чувствует, я знаю, что он живой, мой Женя живой. Я с ним разговариваю, и днем, и