такой безысходностью, точно она уже загодя похоронила всех близких.
И, возможно, даже саму себя.
4
Прибой тихо шумел, перекатывая гальку и выравнивая песок. Над морем вспыхивали чайки, но их тонкие голоса не портили гармонии, а лишь добавляли к ней свою особенную ноту.
Звонцов сверился с часами.
До начала завтрака оставалось сорок минут. И даже он, любивший занять один из самых популярных маленьких столиков на открытой и по-утреннему тенистой галерее, мог наслаждаться покоем безлюдного пляжа еще целых полчаса.
Опустившись на лежак, он расслабился и закрыл глаза.
Море шумело и шумело и несло его куда-то в ненастояще счастливое далёко…
-…Мама!..
– Мама!!..
– Папа!!.. Папа!!!..
– Дарина!..
– Даниил!..
– Игнат!!..
– Егор!!!..
Он встряхнул головой, не сразу возвращаясь сюда.
Поднялся в вертикальное положение, оглянулся,
За его спиной, сдвинув пластмассовую пляжную мебель в подобие общих нар, раскладывало пожитки шумное семейство. Пузатый безволосый мужчина с золотой цепью на шее, не по годам толстая женщина в слишком тесном купальном костюме, пара раскормленных мальчишек. Судя по молочно белой коже – вновь прибывшие, спешащие урвать от пляжа все возможное и потому решившие пожертвовать утренней едой.
Звонцов без охоты встал с успевшего нагреться лежака.
Но вместо того, чтобы возвращаться в отель и сидеть перед закрытой дверью ресторана, прошел к морю и остановился у кромки недалеко от девочки.
Не специально: так получилось, та была прямо перед ним.
Она бросила косой взгляд, но ничего не сказала.
Кричали чайки, плескались волны, шипела пена, постукивали камешки…
Все ненужное осталось где-то позади него; в нескольких шагах, но все-таки позади.
Он пригладил не требовавший того ежик волос и расправил плечи. Зачем – Звонцов и сам не знал. Низачем, просто по привычке всегда быть подтянутым.
Девочка в оранжевых сланцах стояла почти рядом, песок у ее ног то темнел от набегавшей воды, то снова светлел и казался почти сухим.
– А у моря, у синего моря,
Со мною ты, рядом со мною…
Он вдруг запел.
Громко и отчетливо.
Неизвестно зачем, но так, чтобы слышала эта девочка – которая наверняка не только не знала сентиментального старого фокстрота, но даже не ведала о том, что это именно фокстрот, а не какой-нибудь абалдонский рок?
Слух у Звонцова имелся. Правда, только внутренний: он понимал музыку от бытового романса до классики, узнавал в любом исполнении и даже по фрагментам, но дальше этого дело не шло. Однако голос имел от природы сильный, а потом хорошо поставленный, потому петь любил, хоть и фальшивил.
Отпуск выпадал всегда на лето и длился почти два месяца, с начала июля до последних чисел августа. Но всякий приезд к морю означал особое состояние – предчувствие чего-то, давно известного,