чёрной протухшей водой – дрянная и жалкая бедняцкая лачуга, одна из многих себе подобных в этом районе города… Тогда они жили в ней. И все основные детские воспоминания у него были связаны именно с этим местом.
Мама, невысокая, добрая, совсем ещё молодая женщина, часто уезжала на побережье, и никогда, как бы настойчиво он ни просился, не брала его с собой. Большей частью его воспитанием занимался старший двоюродный мамин брат – очень старый и практически утерявший рассудок зловредный старик.
Дядю своего мальчик не любил всей глубинной, беззащитной и откровенной детской ненавистью. Дядя сильно походил на огромного и мешковатого в движениях старого осьминога; покатый его череп с редкой порослью седых волос, тёмные, глубоко впавшие глаза, чьи уголки у переносицы были нормальными, а на противоположной стороне обвисали, как потёки упавшей с большой высоты чернильной кляксы, и тонкие морщинистые руки, оканчивающиеся узкими ладонями-щупальцами, полноценно и безоговорочно утверждали это сходство. Было решительно непонятно, кто и с какой целью извлёк этого доживающего свой век гигантского моллюска из глубин; по этой причине, очевидно, и спятившего безвозвратно.
Косвенно подтверждала это предположение никуда не годная дядина привычка демонстративно мочиться по утрам с помоста в воду. Причём по тому, как именно он это делает, можно было очень легко догадаться о его настроении, обыкновенно переменчивом, точно скользкий червяк. Дядя зарабатывал на жизнь мелкой торговлей фруктами. Каждый день начинался с того, что осторожно, не торопясь он укладывал коричневыми руками-щупальцами в длинную утлую лодчонку свой товар – в основном, зелёные кокосовые орехи, колючие ананасы, а также и ветки зеленоватых, небольшого размера, очень сладких, но слегка вяжущих рот недозрелых бананов. Кроме этого, в лодке миролюбиво соседствовали плоды крупной папайи, хрустящих розовых яблок, формой своей похожих на сладкий перец, и чудовищно пахнущие, но столь же невообразимо вкусные пупырчатые дурианы. Аккуратно уложив в полезном пространстве лодки разноцветные фрукты, старик надевал на голову конусообразную шляпу, плетёную из хорошо просушенной светлой соломы, разжигал замусоленную деревянную трубку на тонком и длинном мундштуке тёмно-коричневого цвета и, приспустив на щуплых бёдрах истёртые короткие штаны и прищурившись, мочился в воду, поглядывая по сторонам определённо свысока и зажимая дымящуюся трубку в оскаленных рыжих зубах. По довольно оживлённой и грязной реке проплывало множество разных суденышек – как торговых, так и туристических; и с тех и других на дядю частенько показывали пальцем и что-то неразборчиво – то насмешливо, то грубовато – кричали на самых различных языках, но старику словно и дела не было до царившей вокруг приподнятой суеты, и он, задрав голову к небу, с каким-то глубоко порочным, торжествующим удовольствием продолжал вспенивать тугой струёй поверхность бегущей воды.
Затем как ни в чём не бывало он обрывал странный ритуал,