неподвижно и смотрела в огонь. Только пламя плясало, покрывая позолотой ее руку и шею. Петру стало тревожно. Он начал расхаживать по комнате.
Русь была христианской с той поры, как Владимир крестил весь Киев в Днепре и протащил поверженных идолов по улицам. Тем не менее, страна была огромной и менялась медленно. Даже спустя пятьсот лет после появления монахов в Киеве Русь все еще кишела непонятными силами – и какие-то из них мелькали в мудрых глазах странной княгини. Церкви это не нравилось. По требованию епископов Марину – ее единственного ребенка – выдали замуж за боярина из вьюжной глуши, во многих днях пути от Москвы.
Петр часто благодарил свою счастливую судьбу. Его жена была столь же мудрой, сколь и красивой. Он любил ее, а она – его. Однако Марина никогда не говорила о своей матери. А Петр никогда не спрашивал. Их дочь, Ольга, была обычной девочкой, хорошенькой и послушной. Им не нужна была еще одна девочка – и уж точно не нужна была наследница непонятных способностей странной бабки.
– Ты уверена, что у тебя на это хватит сил? – спросил, наконец, Петр. – Даже Алеша стал нежданным, а ведь это было три года назад.
– Да, – ответила Марина, поворачиваясь к нему. Ее рука медленно сжалась в кулак, но он этого не увидел. – Я увижу ее рожденье.
Наступило молчанье.
– Марина, твоя мать была…
Жена ухватилась за руку Петра и встала. Он обхватил ее за талию и почувствовал, как она напряглась.
– Я не знаю, – сказала Марина. – У нее были такие силы, которых нет у меня. Я помню, как в Москве шептались боярыни. Но дар передается женщинам ее рода. Ольга больше твоя дочь, чем моя, а вот эта… – Маринина свободная рука приподнялась, согнувшись так, словно качала ребенка, – …эта будет другая.
Петр обнял жену еще крепче. Она прижалась к нему с неожиданной силой. Ее сердце стучало у его груди. Она была такой теплой в его объятиях! Он почувствовал аромат ее волос, чисто вымытых в бане. «Уже ничего не изменить, – подумал Петр. – Зачем накликать беду?» Он успокаивал себя тем, что женское дело – рожать детей. Жена уже подарила ему четверых, но, конечно же, сумеет родить и еще раз. Если у младенца окажется какая-то странность… ну, совсем не обязательно думать об этом сейчас.
– Тогда носи ее в добром здравии, Марина Ивановна, – сказал он. Его жена улыбнулась. Она сидела спиной к огню, так что он не увидел ее мокрых ресниц. Чуть приподняв ей подбородок, он поцеловал ее. У нее на шее билась жилка. Она была такой худой – хрупкой, словно птичка – под своим плотным халатом. – Ложись в постель, – предложил он. – Завтра будет молоко: овца сможет немного поделиться. Дуня его тебе протомит. Тебе надо думать о малышке.
Марина прижалась к нему. Он подхватил ее на руки, как во времена жениховства, и немного покружил. Она со смехом обняла его за шею. Вот только ее глаза на мгновение устремились за его спину, заглянули в огонь, словно она могла прочесть будущее в языках пламени.
– Скинь плод, – говорила Дуня на следующий день. – Мне нет дела до того, кого ты носишь: девочку, князя или пророка