превосходный адвокат, который не даст ее в обиду.
Старый судья, человек, отлитый из бронзы, по выражению г-на Куртуа, залился краской, явно устыдившись собственной горячности.
– Мадемуазель Куртуа, – мягко ответил он, – в защите не нуждается. Девушки, подобные ей, имеют право на всеобщее уважение. Но гнусная клевета неподвластна никаким законам, и это меня возмущает. Задумайтесь, господа: наша репутация, честь наших жен и дочерей может погибнуть по милости любого негодяя, у которого достанет воображения сочинить какую-нибудь пакость. Ему, быть может, не поверят, да что толку? Клевету будут повторять, передавать из уст в уста. И что тут поделаешь? Разве мы можем знать, что говорится о нас там, внизу, в потемках? Разве когда-нибудь мы об этом узнаем?
– Да какое нам до этого дело? – отозвался доктор Жандрон. – По мне, только один голос достоин того, чтобы к нему прислушаться, – это голос совести. Что до так называемого общественного мнения, которое в сущности слагается из частных мнений множества олухов и мерзавцев, оно волнует меня не больше, чем прошлогодний снег.
Спор, быть может, затянулся бы, но тут судебный следователь извлек из кармана часы и с досадой воскликнул:
– Мы беседуем, а время идет. Нужно поторопиться. Давайте хотя бы распределим обязанности.
Это властное замечание г-на Домини помешало вступить в разговор Лекоку, который уже готов был поделиться с присутствующими своими соображениями.
Было решено, что доктор Жандрон приступит к вскрытию, а следователь тем временем набросает черновик донесения. Папаше Планта поручили присутствовать при осмотре места преступления, которым занимался сыщик.
Полицейский и старый судья остались одни.
– Наконец-то, – произнес Лекок, испустив долгий вздох облегчения, словно избавившись от непосильного груза. – Теперь мы сможем беспрепятственно идти вперед. – Уловив усмешку на лице папаши Планта, он проглотил пастилку и добавил: – Хуже нет приезжать, когда расследование началось, можете мне поверить, господин судья! Твои предшественники успели уже составить собственное мнение, и если ты с ходу к нему не присоединишься, тебе придется туго.
На лестнице послышался голос г-на Домини, призывавшего своего письмоводителя, который прибыл позже и ждал на первом этаже.
– Видите ли, сударь, – пояснил полицейский, – господин судебный следователь полагает, что столкнулся с совсем простым делом, а вот я, Лекок, ничуть не уступающий пройдохе Жевролю, я, любимый ученик папаши Табаре, – тут он почтительно снял шляпу, – пока что не нахожу решения. – Он задумался, вероятно, перебирая в уме результаты осмотра, и продолжал: – Нет, я в самом деле сбит с толку, просто ума не приложу. Чувствую, что за всем этим что-то кроется. Но что, что?
Лицо папаши Планта было по-прежнему невозмутимо, только глаза блестели.
– Возможно, вы и правы, – равнодушно обронил он, – возможно, за этим и впрямь что-то кроется.
Сыщик глянул на него, но он и бровью