уголовного права Греческой республики», раскрытым на одной и той же странице.
Из этого расследования он вышел слегка помятым. Даже не столько физически, сколько морально: пропутешествовать несколько часов в душном багажнике машины злоумышленников с кляпом во рту для представителя власти – всегда психологический удар большой силы.
Для начальника уголовной полиции Наксоса этот факт оказался болезненным еще и оттого, что захватили его, замечтавшегося, врасплох.
Можно сказать, старшего офицера полиции у подчиненных из-под носа увели во время следственных действий, – позорище! Это раз. Пистолет остался в служебном сейфе, а телефон он в нарушение всех инструкций глупейшим образом забыл на своем рабочем столе в полицейском участке – это два. И сам бы он вряд ли выпутался – это три.
Все могло кончиться просто печально. И никакой свадьбы, – ничего!
Антонидис покачал головой и невольно поежился. Надо признать, что был старший инспектор на волосок от гибели.
Это он уже потом осознал, когда его, оглушенного, всего в ссадинах и кровоподтеках, в разодранной одежде, почти задохнувшегося, Смолев и Манн вытащили из багажника угнанного «Мерседеса». Жизнью ради него рисковали в той погоне с перестрелкой!
Ну, и четвертое, самое обидное: разрыдался он тогда, как мальчишка, в присутствии двух кадровых офицеров – двух старших и более опытных товарищей, которых безмерно уважал.
И сейчас при воспоминании об этом злосчастном моменте старшему инспектору, несмотря на хорошее настроение и радужные перспективы скорого семейного счастья, становилось настолько не по себе, что от холодящего спину чувства неловкости и стыда хотелось поджать пальцы на ногах, зажмуриться, а еще лучше – спрятаться под стол.
Тогда он бросал взгляд на своих сержантов, сидевших за столами напротив. Те, поймав взгляд начальника, искренне улыбались ему в ответ, словно еще раз подтверждая, что его авторитет в их глазах нисколько не пострадал от того нелепого происшествия, – и старший инспектор, утирая вспотевший лоб платком, постепенно оттаивал, и настроение его снова улучшалось.
Правду сказать, Смолев и Манн ни единым словом, ни намеком не обмолвились о том эпизоде, да и тогда отнеслись с пониманием: выдали спасенному сочувственно бутылку прохладной воды и отошли в сторонку поговорить, деликатно отвернувшись. Дали взрослому мужчине проплакаться…
Позже, успокоившись, он понял, что они-то уж всякого насмотрелись за свою службу. И то, что мужчины плачут порой, будучи в двух шагах от смерти, такой неожиданной и подлой, – эка невидаль!
Не от страха плачут – от бессилия, ярости и обиды, что ничего изменить не в силах.
Но поди ж ты, объясни теперь! Еще хуже будет выглядеть: как оправдание перед старшими по званию. И он подумал, что приняли его слезы за страх, поэтому и бросился потом в одиночку выслеживать преступника, никому не сказал. Всем доказать хотел, что не боится. И тогда в багажнике