человек, теперь сменились на его лице такими отчаянием и ужасом, описать которые невозможно. Его лицо снова превратилось в маску, совершенно мёртвую. Мне казалось, что ничего – ни мысли, ни чувства – нет больше в нём, что он даже и решения никакого принять не может, настолько его парализовал ужас. Но я ошибся. Руки человека стали судорожно шарить вокруг пояса, где, как Али сказал ему, застряли его талисманы. Он, наконец, нащупал один из них, хотел поднять его вверх, но рука его выронила талисман – я не мог разобрать, что это была за вещь, – он упал на каменный пол трапезной и разбился на мельчайшие кусочки. Человек издал стон, но не принял никакого решения.
– Мгновения истекают. Враги твои у стен Общины. А защитная стена становится так высока и широка, что ни мне одному, ни всем нам вместе будет скоро не по силам спасти тебя внутри неё. Спеши, выбирай. Не жди третьего зова, его не будет.
Голос Али звучал спокойно, но твёрдо.
Я увидел, что огненная стена уже достигла головы Али и быстро поднималась вверх. Я взмолился всей мощью любви, какая была мне только доступна, Флорентийцу и просил его помочь несчастному понять, что решается его вечная судьба, а не судьба его временных несчастных оболочек[7], в которых он согрешил. Я увидел, что Раданда протянул в мольбе свои руки к Франциску, и Франциск обратил свое лицо к несчастному, изливая на него из своих глаз потоки любви, улыбнулся ему своей улыбкой божественной доброты и протянул ему обе свои руки.
Раздался крик, какого я ещё в жизни ни разу не слышал, и не предполагал, что так может кричать человеческое существо, и дай Бог никому не услышать в жизни подобного вопля. Это был не крик, а целая гамма, целый аккорд чувств, мыслей и переживаний; вся жизнь, о которой можно было бы написать целую книгу. Я прочёл в этом вопле, что впервые взгляд Франциска достиг сердца этого несчастного человека. Я почувствовал, как дрогнуло всё злое, налипшее на этом сердце, и как раскаяние и сожаление вырвались бурными волнами из него. Я видел уже не мольбу, не борьбу его, но полное понимание, что смерть в огненной стене остаётся единственной защитой от ещё худшего зла.
Упав на колени, человек схватил руки Франциска. Я знал огромную силу этих рук и был поражён: под тяжестью несчастного Франциск согнулся и не мог поднять его, чтобы ввести внутрь стены. Я не успел броситься к нему на помощь – Али, как молния, очутился там и столь же мгновенно перенёс человека внутрь стены. Руки Али осторожно поставили раскаявшегося грешника в центре круга. Теперь он дышал учащённо, точно бежал по лестнице. На лице его играла краска, уста улыбались, он смотрел на Раданду и говорил:
– Прости, я ненавидел не тебя, но свою собственную слабость. Я хотел быть добрым, ценил твою святость, но зависть к тебе бросала меня от зла к злу. Я понимал твою искренность, но нарочно взвинчивал себя на отрицание твоей доброты. О, какое счастье, какую лёгкость я испытываю сейчас! Впервые я понял, что такое радость. Какими словами мне благодарить всех вас за то просветление,