во что отныне превратилась наша жизнь, потому что отлично понимал: привычное равновесие нашей жизни только что нарушилось навсегда. Это было вовсе не похоже ни на страницу, которую можно перевернуть, ни на конец эпохи. Это было сродни адскому огню, который полыхал вовсю под снегом.
Тут на лестнице послышался шум – хлопнула дверь. В комнату ворвался Франсис Бьянкардини в сопровождении своего сына и начальника стройплощадки. Отец Максима был верен себе: всклоченные седые волосы, кожаная парка в пятнах краски, грудь колесом и непомерно большое брюхо.
– Ну как ты, малыш? – спросил он, пытаясь заглянуть мне в глаза.
Я был не в состоянии отвечать.
Грузное тело Франсиса, казалось, заполняло всю квартиру, хотя его кошачья, решительная походка совсем не вязалась с неповоротливой тушей.
Франсис стал посреди комнаты и какое-то время оценивал ситуацию. Его лицо не выражало ни единого чувства, как будто он всегда знал, что этот день когда-нибудь настанет и ему было не впервой лицезреть подобную драму.
– С этой минуты я беру все в свои руки, – объявил он, глядя то на Максима, то на меня.
Думаю, только услыхав его голос, бесстрастный и степенный, я наконец понял, что маска толстомордого фашиста, которую Франсис Бьянкардини натягивал при людях, нисколько не соответствовала его истинной натуре. В эту горестную минуту стоявший передо мной здоровяк больше походил на неумолимого главаря банды. Франсис напомнил мне эдакого крестного отца, и, если бы он смог каким-то образом вытащить нас из этой передряги, я был бы готов тут же поклясться ему в верности.
– Здесь надо прибраться, – сказал он, обращаясь к Ахмеду, начальнику стройплощадки. – Но сперва сходи-ка и достань из грузовичка брезент.
Ахмед был бледен, в его глазах читался страх. Перед тем как исполнить указание, он, не удержавшись, спросил:
– А дальше что, хозяин?
– Замуруем его в стену, – ответил Франсис, кивнув подбородком на труп.
– Какую еще стену? – удивился Ахмед.
– В спортзале.
5. Последние дни Винки Рокуэлл
Ничто так полно не воскрешает прошлого, как запах, когда-то связанный с ним[56].
Наши дни, 13 мая 2017 года
– Я больше никогда не говорил с отцом на эту тему, – заверил меня Максим, закуривая сигарету.
Солнечный луч позолотил глянцевый корпус его зажигалки «Зиппо», украшенный репродукцией японской гравюры «Большая волна в Канагаве». Мы вышли из душного спортивного корпуса и направились к Орлиному гнезду, узкому, поросшему цветами карнизу, который обрамлял длинный каменный карниз, нависавший над озером.
– Я даже не знаю, в каком месте он замуровал труп, – продолжал мой друг.
– Может, сейчас самое время спросить у него, а?
– Мой отец умер этой зимой, Тома.
– Черт, очень сожалею!
В наш разговор вкралась тень Франсиса Бьянкардини. Отец Максима всегда казался мне несокрушимым.