а оно необходимо ей для исполнения задуманного. Пока Боксер обедал, Долли прибиралась в детской. Тони Фишер разбросал вещи их мертворожденного ребенка по всей комнате и потом истоптал грязными ботинками. Колыбель была перевернута, крошечные подгузники для малыша разорваны, фотографии разбиты. В большинстве произведенных разрушений не было никакого смысла – это был акт чистой злобы. При мысли о том, что Фишеры подберут под себя бизнес Гарри, у Долли вскипала кровь. За время, проведенное в детской, у вдовы созрело два решения.
Во-первых, она соберет все вещи в этой маленькой голубой комнате и сегодня же отдаст монастырской школе для раздачи малоимущим и сиротам. Пусть от них будет хоть какая-то польза. После смерти сына Долли находила в религии огромное утешение. Двери монастыря всегда были открыты для нее. Долли могла приходить и уходить в любое время, днем и ночью. Бывали периоды, когда она посещала его ежедневно. Постепенно боль теряла остроту, и визиты становились все реже, но к тому моменту Долли уже полюбила простоту монастырского бытия по сравнению с сумбурной жизнью с Гарри. Она часами напролет рисовала и играла с детьми из школы при монастыре; они хотели от нее только одного – любви, а у Долли было ее в избытке. Дети отвечали ей такой же любовью. В те первые месяцы после смерти малыша Долли погрузилась бы в глубочайшую депрессию, если бы не ее друзья в монастыре; она многим обязана им, взамен же они никогда ничего от нее не просили. Ну так почему бы не собрать всю детскую и не отдать им? Как раз сегодня – время еженедельного визита Долли в монастырь. Пусть вещи помогают живым, а не хранят память о мертвых. Кроме того, пришла пора расстаться с прошлым и двигаться вперед без лишнего груза. Долли оставила себе только одну игрушку из детской сына – маленького белого пуделя.
Во-вторых, Долли решила раз и навсегда избавиться от назойливого внимания Фишеров…
Боксер сидел за обеденным столом и в ожидании добавки любовался новым пиджаком. Долли принесла чайник и наполнила две чашки. Глядя, как верзила насыпает себе три ложки сахара, она приготовилась сказать ему то, что репетировала всю ночь.
– Я должна кое в чем признаться. Видишь ли, Боксер, я солгала насчет тетрадей Гарри. Конечно, я знаю, где они. – (Боксер потерял дар речи.) – Дело вот в чем, – продолжала Долли, изображая озабоченность судьбой этого здоровенного тупицы, – понимаешь… Гарри рассказывал мне, что в его записях, кроме других имен, есть и твое. И если до тетрадей доберется полиция, у тебя могут быть большие неприятности, вплоть до тюрьмы.
Несмотря на шерстяной пиджак, Боксер покрылся мурашками. Говорить он все еще не мог и только по-рыбьему открывал рот, слушая Долли.
– Я много думала и поняла, что в том ограблении должно было быть четверо участников – один спереди, трое сзади. Иначе никак не выходит. Я это знаю; копы это знают. – Долли не сомневалась, что никаких доказательств этому утверждению Боксер не попросит. – Трое мертвы, но четвертый человек выжил. Думаю, тетради у него. Во всяком случае, он должен знать, где их искать. – Вдова сделала паузу и неторопливо