и Людовика XIV должность интенданта, а впоследствии стал членом Государственного совета. Хотя до нас не дошло сведений о его образовании, Анри-Франсуа сообщает о нем несколько фактов из биографии своего отца, который сам (при помощи наставников) обучал своих детей и даже брал их с собой в дальние деловые поездки и учил их во время путешествия в карете[86]. Обучение заключалось прежде всего в том, чтобы дать мальчику твердое знание латинского и греческого языков, но включало и ряд более современных предметов, например историю. Когда впоследствии Анри-Франсуа составлял программу обучения для собственного сына, закончившего в итоге курс гуманитарных наук и философии, он высказывал аналогичные идеи[87]. Предметы, которые молодой человек должен был изучить сам, включали в себя не только религию и право, но и историю, а также belles-lettres, то есть греческую, латинскую и французскую литературу. Мы видим, что идеал образования у д’Агессо и Ламуаньонов оказывается очень похожим. В обоих случаях можно наблюдать сильную склонность к гуманитарным дисциплинам, стремление быть в курсе современных научных знаний, почтение к отцу (на что указывает обычай писать его биографию[88]), а также готовность отца лично заниматься обучением сына.
Конечно, не все дворяне мантии реализовывали подобный идеал на деле: кому-то не хватало времени, кому-то – способностей. В то же время среди дворян мантии, передававших своим сыновьям в наследство свое положение на королевской службе, было обычным делом завещать сыновьям и свою библиотеку[89], в данном случае выступающую символом образования, которое наследник уже получил или должен был получить. Отсюда можно сделать вывод, что многие, хотя, разумеется, и не все дворяне мантии разделяли приверженность эрудиции, лежавшей в основе образовательной программы Байе и образовательных практик в семьях Ламуаньон и д’Агессо.
Противоречие двух идеалов образования?
Насколько сильно этот идеал образования отличался от того, которому было привержено дворянство шпаги? Мы увидим, что между ними есть как яркие различия, так и существенные сходства.
С одной стороны, эти идеалы были прямо противоположны в отношении физического воспитания. Дворяне шпаги ценили физические навыки и считали необходимым, чтобы их сыновья научились верховой езде, фехтованию и другим подобным «искусствам». Описывая идеального придворного, Никола Фаре в 1630 году заявил, что природное призвание дворянина – быть военным, и добавил, что «неумение ездить верхом или обращаться с оружием не просто очень невыгодно дворянину, это постыдное невежество, поскольку речь идет о самой основе его профессии»[90]. Многих мальчиков, конечно, куда больше привлекала физическая активность, нежели изучение латыни. Примером может служить Луи-Анри Ломени де Бриен (1635–1698): его отправили в коллегиум, но сам он гораздо больше любил упражнения с мушкетом по выходным в компании шестилетнего короля и его пажей, чем ученические