галопом, вернулся к развилке. Дядя спал, слегка приоткрыв рот, и на отца уже был похож меньше. Глядя на него, мальчишка вздрогнул и что-то понял вдруг, и оттого ему сделалось потно. Он сглотнул твердое под нёбом и вслух сказал:
– Все. И невестки, и братья, и даже сестренка… Да, и сестренка, хоть и в люльке еще.
Он смолк, а вслед подумал: средний дядя тоже. Толстый и хлипкий, как прибрежный ил. Но он – тоже. И отец. И мать. И даже старик, тот, настоящий…
В глазах помутнело, и он крепче вцепился в поводья. Конь поднял морду и оскалился. Мальчишке стало жарко, и он рассеянно и долго вспоминал, глядя на подтертое гребнем солнце…
Конь переступал ногами и мотал головой. «Надо было и мне напиться, – думал мальчишка. – Устал, а до перевала еще добрых полдня. Но те все одно не успеют. Пешие – пятнадцать верст… Ни за что не поспеть. Ворам легче. Им хорошо. Нам хорошо. Вот только пить охота». Дядя спит с открытым ртом, будто пьяный или младенец. Отец не так спал. Как-то иначе. Сняли цепь с очага и оставили на откуп могилы… И никто в ауле не сказал им ни слова.
Он тронул коня, и они медленно скользнули мимо спящего мужчины. Что-то сдавило мальчишке живот, и он ощутил голод. «Я не ел с самого вечера, – подумал он. – Там, в арбе, лежат лепешки. Обоз далеко. Если быстро скакать, нипочто не догонят. Да и не станут догонять: те навстречу спешат, хоть столько верст пешком от Святого куста кого угодно к земле пригнут. Только теперь они снова верхом, в своем ауле лошадей одолжили. Значит, и до нашего добрались. Или вот-вот доберутся».
Он оглянулся. Человек у скалы превратился в темное недвижное пятно Мальчишка не стал останавливаться и отъехал еще дальше. Сердце противно жевало в груди его кровь. Он растворил спекшиеся губы и тихо пробормотал:
– Когда далеко – всегда пятно. Все, что есть под небом, пятном становится. Даже горы. Пока глаза не прикроешь – и лица не вспомнить. Потому как и лицо – пятно.
Он оторвал взгляд от лежащего вдали человека, набрал полные легкие воздуха и с силой пнул конские бока. Животное рвануло вниз по дороге, щедро рассыпая копытную дробь и распарывая тугой ветер. Стало громко и легко, и легкость эта металась и звенела, мешая мальчишке поймать легкую мысль. Он скакал во весь опор туда, куда бурлила река, и знал, что его уже не догнать. Он крикнул, вышвырнув в бесконечность радостный вопль, поймал эхо и поймал ее, ту мысль, и она обожгла ему горло, и он опять крикнул, а потом рассмеялся в гриву коню. «Теперь я настоящий вор, – думал он. – Самый настоящий из всех, какие бывают. И легкость с голодом – в придачу. Дядя должен бы знать, уж он-то должен бы знать – коли вор близко, нельзя поддаваться послабе…»
Он расхохотался. Камни, кусты и вода мелькали перед глазами, торопя время и в бессилии перед ним отступая, размазывая его в одно огромное мгновенье. И он, мальчишка, был вброшен в это мгновенье и пил его глотками, утоляя жажду и обгоняя реку. Воздух был вкусный и свежий, как майский лед у вершины. Ее он увидит первой, едва достигнет