женщина вдруг поняла, что выпала из их слов и мыслей на целый радостный день и что теперь ей предстоит покорно ждать, пока один из них не удосужится над нею смилостивиться и заново прозреть лицом. Это была ревность, справедливая, но унизительная, отчего женщине сделалось тесно и противно в себе самой. В такие минуты она с горечью думала, что недостойна быть его женой, и всячески старалась выказать приятие их дружбы, безжалостно пользовавшейся правом своего первородства. «Я недостойна его, – внушала она себе свою робость, чтобы разбудить в сердце стыд. – Так нельзя. Я должна научиться терпеть. Ради него, ради себя и ради ребенка.»
Погода держалась такая, словно небо решило навеки избавиться от всего, что не укладывалось в синеву – не только от лиловой грязи туч, но даже от облачных белых лохмотьев. Когда они лежали, отдыхая, на спине и боролись с подступавшей дремотой, им представлялось порой, будто весь их отвесный мир, покуда хватало глаз, превращался в хрупкую береговую насыпь, ребристую кромку у едва колеблющейся громады непорочного воздушного океана, куда никому из них не суждено подобраться. Разве что женщине, думал друг. Да нет, ей тоже вряд ли. Хотя кто ее разберет…
Стены росли быстро и споро, будто торопили сами себя поспеть к сентябрю. Если бы не вынужденные отлучки, когда им приходилось, борясь с течением, преодолевать бурный поток и злополуку, дабы поохотиться в дальнем лесу, дом был бы готов даже раньше. По просьбе женщины они заложили еще четыре запруды вдоль русла, и теперь она часто уходила туда, захватив с собою острогу и уповая на везение, чтобы дождаться, когда в один из этих каменных мешков занесет течением злую форель. Она училась рыбачить. Но не только: еще она училась терпеть.
Когда со стенами было покончено, они нарыли побольше прибрежной глины и тщательно смазали ею пол.
– Теперь нам нужен дождь, – сказал мужчина и уже ночью услышал, как по ветвистой крыше шалаша шуршит и стелется обильная вода.
Наутро в доме, на таком ровном с виду полу, не оказалось ни единой лужи, и мужчины удовлетворенно заулыбались: выходит, все было сделано правильно, и скат получился что надо. По всему явствовало – пора браться за крышу.
– Крыша – это не штука, – говорил друг, строгая заточенным камнем кряжистый ствол сосны, срубленной у подножья скалы. – Штука будет другое: выстроить мост.
– Дело, конечно, серьезное, – соглашался мужчина, взволнованно поводя плечом. – Только и не настолько хитрое, чтобы вдвоем не осилить. Не хитрее того, что уже позади.
Он был рад, что друг завел речь про мост. Это значило, что он все еще хочет быть другом. В самом деле, случалось, мужчина крепко задумывался над тем, как это странно, что за ними тремя не следит ни один человеческий глаз. Поверить в это было так же трудно, как и в то, что огромная эта земля совершенно бесплодна и не обременена созревшей невесомостью хотя бы единственного колоска. «Когда-нибудь, – думал он, – быть может, не слишком скоро, но когда-нибудь время подскажет