Сашиной бабки, и она настойчиво искала ее дружбы. Сошлись старушки на почве цветов: одна выращивала их для продажи, другая для души. Как-то раз в самом начале лета Муромская неожиданно пригласила свою соседку к вечернему чаю. На открытой веранде, за старинным угольным самоваром с конфетами и домашним печеньем, бабка долго рассказывала ей об особенностях ухода за розами и пионами, о сортах гладиолусов и тюльпанов, о подкормках и удобрениях. С тех пор старушки, обязательно, раз в неделю собирались посидеть в плетеных креслах за тульским самоваром, чтобы поговорить о цветах, погоде и поселковых новостях. Иногда на эти посиделки бабка брала с собой Сашу.
– А вот и жених пожаловал! Правда, он всего лишь на два года старше нашей Леночки, но теперь, говорят, модно жениться на своих ровесницах, – шутила Ольга Константиновна, вызывая на Сашиных щеках смущённый румянец.
– Иди, молодой человек, погуляй, незачем нас стариков слушать, – говорила она ему, обычно после первой чашки чая, и Саша вежливо сказав: «Спасибо», – за спинами увлеченно беседующих старушек незаметно проскальзывал вглубь всегда манившего его огромного дома Муромской. В наступающих сумерках, неторопливо заполнявших комнаты, явственно ощущался запах давно ушедшего времени, и чем темнее становилось за окнами, тем острее становился этот старинный запах, заставляя сердце биться быстрее, а кожу покрываться мелкими мурашками.
В надвигающемся полумраке громоздкая старинная мебель, заполнявшая дом, вдруг меняла свои привычные очертания и, мальчику казалось, что вот-вот из темных углов выйдут ожившие призраки той навсегда исчезнувшей эпохи, от которой только всего и осталось, что эта мебель. Когда эти исторические сумерки сгущались настолько, что маленькое Сашино сердце уже было готово выскочить из груди, он пробегал к открытому окну в дальней комнате, осторожно лавируя между цветочными горшками, забирался на подоконник и выпрыгивал на мягкий, аккуратно подстриженный газон. А потом возвращался к мирному чаепитию на террасе под выцветшим полотняным абажуром с кружащими вокруг него ночными мотыльками.
Несколько раз Саша бывал в доме и днём, но в ярком солнечном свете это была просто очень большая двухэтажная дача из девяти комнат, заставленных массивной старинной мебелью, знававшей когда-то иные интерьеры, а теперь расставленной по принципу “ где поместится». Чего здесь только не было: потертые кожаные диваны и громоздкие дубовые буфеты; резные комоды, уставленные фарфоровыми безделушками и огромные книжные шкафы без книг; чудовищных размеров шифоньеры и напольные двухметровые часы с глухим басовым боем, – не было только того таинственного запаха времени, который появлялся по вечерам. В этом Саша мог поклясться. Был только тонкий запах пыли и какого-то сладковатого разложения, свойственный старым вещам. При дневном свете дом терял свою притягательно-таинственную ауру. Он оживал только ночью. Поэтому