визжу я, боль, как холодная сталь, прокалывает мой череп. – Пощади!
Но, когда Келли отпускает – идиотка, она знает, что мы не деремся честно, – я пинаю ее по голени так сильно, что Арч стонет, словно эта боль передалась ей. Келли с ревом валится на пол, но это все фальшь, потому что уже в следующую секунду она запрыгивает на меня, опрокидывает на спину и зажимает между коленей.
– Извини! – кричу я сквозь смех. Келли покраснела и тяжело дышит. – О боже, хватит! Мне так жаль! – Келли склоняется надо мной, изо рта тянется слюна, удлиняется и болтается в сантиметрах от моего лица. – Лайла! – Я кручу головой вправо-влево. – Помоги мне!
– Прекратите! – кричит Лайла. – Мам, хватит! Остановись!
Она ищет, чем бы бросить в Келли, останавливается на скрученной паре носков в корзине для стирки. Бам! Они отскакивают от ее затылка, и как будто щелкнули выключателем. Келли, качнувшись, поднимается с прилипшей к подбородку слюной.
– Мне не нравится, когда вы деретесь, – на грани слез жалуется Лайла. Арч вскакивает, встает за Лайлой и, яростно глядя на нас, проводит рукой под подбородком – завязывайте.
– О, мы просто дурачились, – уверяет Келли Лайлу и вытирает подбородок. Затем пристально смотрит на меня, требуя подтвердить ее слова.
– Нам даже не больно, Лайлс! – вступаюсь я, хотя дикая пульсация в моей голове и ссадина на голени Келли говорят об обратном. Я смотрю на часы на микроволновке. – Черт! У меня скоро встреча с мисс Гринберг. Лайлс, поможешь мне выбрать наряд? Она тащит меня в какое-то модное местечко. – Протягиваю ей руку. Она молчит – злится, что я ее напугала. – Пожалуйста?
Я выпячиваю нижнюю губу. Лайла со вздохом переплетает свои длинные пальцы с моими, и мы идем в мою комнату. Теперь комнату Келли.
Иветта Гринберг сидит между финансистом старой закалки и техасской блондинкой: на ней широкие легкие черные штаны, белый пиджак и красные очки, которые она снимает, когда видит меня и заявляет, что я выгляжу счастливой. Затем облизывает большой палец и стирает помаду с моей левой щеки, отчетливо напоминая мне в этот момент маму.
Бармен убирает со стойки бара серебристую менажницу из трех ячеек.
– Мы наполним это и отнесем на ваш стол, мисс Гринберг.
Иветта говорит одними губами: «Спасибо, Томми».
– Поверить не могу, что ты согласилась сюда прийти, – говорит Иветта, садясь напротив меня и маша пальцами пианисту за моей спиной. Он мурлычет ее имя в микрофон, и она со смешком закидывает руку на спинку стула, когда раздаются тихие аплодисменты. Кажется, что это и мой момент. Быть Иветтой Гринберг – мечта, но на втором месте – находиться в ее компании.
Иветта подносит руку ко рту.
– Подумать только, эти придурки не обслуживали меня в восьмидесятых.
– Да ладно тебе.
– Вот почему теперь я здесь завсегдатай. Из мест, которые дискриминируют тебя, не убегаешь, дорогуша. Ты занимаешь их. – Она откидывается на спинку, сливаясь с сиденьем – этакий невозмутимый разлив льна и противодействия. –