и тяжело посмотрела на него. Лицо у нее было помятое и толстое. Должно быть, ей хотелось спать. Ей было лет пятьдесят. От форменной тужурки исходил форменный же запах вокзала.
– Необязательно, – снова буркнула она. – Проходи, проходи.
По перрону бежали.
Черевин вошел в купе, резко грохотнув дверью. В купе никого не было. Он положил лаваш на столик. И сел к окну.
Поезд стоял тихо, молча. Кругом спали, должно быть. Шаги в коридоре бухали так, словно кто-то специально стучал каблуками. Дверь распахнулась. Черевин приветливо кивнул.
– Вместе поедем? – сказал он.
Давешний старик сел к окну, принялся поглаживать усы, его сын – рядом с ним.
– Кушать не хотите? – осведомился Черевин. – Кушайте, пожалуйста.
Старик серьезно кивнул и отщипнул крошечный кусочек. Он осторожно положил его в рот и мелко пожевал.
– Кушайте, кушайте, – повторил Черевин, улыбаясь.
Сын тоже протянул руку и тоже отщипнул.
Поезд едва заметно качнулся. Что-то заскрипело в его негибких сочленениях. Дверь поехала, ударилась, загремев, в купе шагнул кривоносый и, механически поздоровавшись, уперся затем взглядом в лицо Черевина.
Черевин отвернулся и стал смотреть в черное стекло. Там рождались и гасли огни фонарей и окон, фары машин редкими двуглазиями таращились у мелькнувшего переезда.
Сын старика вышел и скоро вернулся с бельем. Простыни, когда он стал расправлять их по матрасу, распространили запах влаги и мыла.
Проводница сидела у себя в купе, сложив руки на подоле черной мятой юбки. Черевин встал в дверях и завис внутрь, не переступая порога.
– Белье брать будете? – привычно молвила она и, не дожидаясь ответа, стала вытаскивать из белого холщового мешка, распространяющего точно такой же запах сырости, комья отдельных предметов.
– Полотенец нет, – сказала она.
– Переселите меня, – сказал Черевин. – Есть место в другом купе?
– Нет, – сказала она. – А что такое?
– Я с ними ехать не могу, – сказал Черевин. – Переселите, а?
– Рубль за белье, – сказала проводница. Она его не слушала.
– Слышите? – спросил Черевин. – Разбудите кого-нибудь, мы с ним местами поменяемся.
– Не буду я никого будить, – сказала она.
– Ну, я сам разбужу, – сказал Черевин.
– Я тебе разбужу, – пообещала проводница.
– Нет у меня рубля, – ввернул Черевин. – Нет у меня рубля на белье.
– Нет? – удивилась она.
– Нет, – повторил Черевин.
– А на матрасе спать нельзя.
– Ну и черт бы с ним, с матрасом вашим…
Длинный коридор был пуст и холоден.
В купе свет уже не горел, и в темноте он не смог различить, где кто – где старик, где сын его, где кривоносый. Все были одинаково накрыты белыми простынями, как в покойницкой.
Черевин расшнуровал туфли и стащил их с ног. Потом лег на матрас и стал смотреть в потолок. Потолок был черным. Изредка по нему пробегали фиолетовые блики.
Дверь