человеческое существо. Оно шло сгорбившись, часто втягивая носом воздух и сопя. Верно, определило, откуда несет вкусным, уставилось на корытце из-под колбасы, присело на корточки, зачарованно разглядывая опустевший пластик. Полудурок казался вполне мирным, но совсем ку-ку: только вконец свихнувшийся бомж напялит на кумпол обрезок детского мячика, наденет резиновую накидку без рукавов, перетянутую медицинскими жгутами, как матрос пулеметными лентами, а голые до икр ноги обвяжет все теми же жгутами. На ступнях его по местной моде были вьетнамки.
Чучело облизнулось и приблизилось на полшажка. Даже в сумраке было заметно: белки его глаз отливают кобальтовой синевой.
Сегодня Тимур не был расположен к милосердию и социальной ответственности перед малоимущими, а потому схватил бетонный обломок и метнул существу в лоб. Бомж упал навзничь, но, не пикнув, тут же бойко вскочил и растворился в темноте. Как и не было.
Чувство голода пропало так же внезапно, как появилось. Заглянув в пакет, Тимур обнаружил лишь две запайки. В приступе обжорства он уничтожил три упаковки колбасы, две сыра и весь хлеб. Он облизал пальцы, насухо обтер их о погибшие штаны и смачно рыгнул. Теперь организм требовал напиться.
Сунувшись откупорить бутылочку воды, Тимур пожалел, что удачно продал ее. Потому что пить было нечего. Просто нечего. Из жидкости остался крошка-бутылек виски, но язык, как назло, требовал каплю обычной влаги. Под ногами приятно чернела лужа, на сырые кирпичи звонко капало, но пить было нечего. Нечего пить было! В ушах скандировал крик: «Пить! Пить! Пить!»
Теперь Тимур думал только о глотке чистой воды. Перед глазами всплыла упаковка хрустальной минералки, которую он отдал за штуку евро. А ведь сейчас медленно оторвал бы краешек целлофана, вынул бутыль, она бы мягко легла в ладонь, плотная, приятная, студеная, крышечку бы открутил, бутылку бы поднес ко рту, и потекла бы, родимая, в нутро. А как ее лакал урод с горбом! Его воду. Его чистую водицу…
Тимур щелкнул себя по носу, отгоняя воспоминания. Но пить все равно хотелось нестерпимо. Осталось одно: подставить ладони и ждать, пока в линии судьбы наберется лужица. Накопленную влагу он слизнул как святыню – во рту сразу появился химический привкус. Но это была вода. Кое-как приноровившись, утолил жажду. Можно было идти, но кругом он не видел ни зги.
Где-то вдалеке крикнули тревожно и протяжно, зов подхватили разными голосами, и он пронесся совсем близко. Тимур расслышал:
– Ночь спущена!
Клич пронесся над крышей и исчез в закоулках. Шуршал хилый дождик. Тишина оказалась крайне неприятной. Тимур решил, что не двинется с места: замерзнет, промокнет, простуду подхватит, что угодно, но в темень – ни шагу.
Ночь расположилась по-хозяйски. Над темными полотнами стен угадывались силуэты крыш в зареве городского света. Метрах в трехстах, ну, в полкилометре отсюда, текла нормальная жизнь: можно было сесть в такси, поехать по освещенной улице, завалиться в кафешку, позвонить ребятам или подруге,