<p>29</p>
Среди изъятых на обысках черновиков был другой вариант рассказа о слежке за диссидентами и взаимопомощи в кругу интеллигенции. Печатается по: Дело Марченко. Т. 5. Л. 169–173.
С этого времени и до самого моего ареста в июле 1968 г. никогда в Москве я не чувствовал себя одиноким, даже в общественном сортире: ты в кабинке, а твои преследователи за дверью, и справить свою нужду им служба не позволяет. Пошел в театр – меня провожает и встречает почетный эскорт, сажусь в вагон метро – агент стоит настороже у двери, еду в троллейбусе – за троллейбусом следуют две машины, и, когда я выхожу на остановке, шпики высыпают из них, как горох, торопясь занять назначенное по дислокации место. Я пью чай в гостях, а они мерзнут в подъездах и проходных арках, не сводя с нужной двери бдительного ока.
Приблизительно в эти же месяцы началась такая же плотная слежка за Павлом Литвиновым и Ларисой, и если нам случалось идти втроем, то за нами двигалась целая процессия: несколько машин, куча разнообразных мужиков с индифферентными лицами и, как правило, с газеткой в руке. Это было похоже на игру в сыщиков-разбойников: погони, увертки, обнаружения, рации за пазухой (у них, конечно: «Машину к Большому Каменному, к Большому Каменному!» – бормочет агент себе под воротник) и тому подобное. Хоть в кино снимай.
Отдыхал я от слежки только в Александрове (куда в конце концов мне пришлось все-таки вернуться) – агенты сопровождали меня в Москве до вокзала, проезжали вместе несколько остановок на электричке, а иногда до места, и внезапно исчезали, чтобы неизменно встретить снова в следующий мой приезд в Москву.
Стыдно сказать, но азарт этой игры затягивал и меня: я научился безошибочно угадывать, какой именно гражданин, дышащий мне в затылок, «мой», не раз уходил от преследования просто так, назло, зная, что там, куда я направляюсь, меня все равно встретят те же примелькавшиеся рожи. Знали ли они, кого и за что преследуют? Знали. Однажды в поздний ночной час, зимой, я возвращался из гостей и, проходя мимо «моей» дежурной машины с известным мне номером, не удержался, махнул рукой шоферу: «Пора, поезжай, а то прозеваешь!» Он открыл дверцу и злобно прошипел мне: «У-у, пи-са-тель!» – и машина двинулась за мной.
Когда я еще ждал, что меня вот-вот, как только выследят, тут же схватят, и старался протянуть время (все еще ждал сигнала, дошла ли рукопись на Запад) – мне удалось скрыться от агентов в самой Москве. Я жил в каморке у одних стариков, которые знали толк в настоящей конспирации [речь идет об А.П. Улановском и его жене Н.М. Улановской, до революции и в годы Гражданской войны – подпольщиках-анархистах. – Сост.]. Хозяева развлекали меня интереснейшими разговорами – им было о чем рассказать, выпускали гулять только глухой ночью, и даже их гости не догадывались, что в квартире живет кто-то третий. Я не уверен, но думаю, что КГБ тогда потерял меня месяца на полтора.
И снова я поражался московской интеллигенции – ее смелости, ее духовному сопротивлению деятельности властей. Мне, откровенно преследуемому всемогущим КГБ, предлагали жилье; на глазах у агентов и под их фотоаппаратами сопровождали меня, чтобы не оставлять один на один со шпиками и не допустить провокации; а уж от общения со мной не отказался ни один даже из малознакомых людей, хотя я всех предупреждал о слежке. Я не искал общения, дружбы или даже помощи, но и не мог уклониться от этого. Люди, наверное, считали своим долгом поддержать меня. И они считали мужественным мой поступок, не замечая собственной отваги!
Да, это был очень узкий круг, многие были близко или отдаленно знакомы между собой. Но вот пример: однажды в нашей компании случайно оказался брат одной знакомой. Это был солидный человек, благополучный ученый, он не имел никакого отношения к протестам, открытым письмам и тому подобным «диссидентским» действиям; не знаю, как он к ним относился. Нам надо было идти из дома, и мы предупредили его, что за нами пойдут агенты КГБ. У него не было никакой необходимости сопровождать нас – но он отправился вместе с нами.
Некоторых из таких вот случайно оказавшихся рядом людей мне не пришлось больше видеть или слышать о них, а некоторые, наоборот, втягивались в круг тех, кто активно заявлял о своем «инакомыслии». Другие же под давлением или сами собой отходили от этого круга; но, по-моему, это не значит, что они переменили свои взгляды и стали разделять предписанную идеологию.
Больше всего в знакомом мне кругу было людей из научной или творческой среды. Среди них были и члены партии – теперь о них надо говорить «бывшие члены партии». Я заметил, что чем выше был ранг, тем осторожнее обычно держались люди и свое сочувствие старались проявлять тайно, незаметно. Но вот кого, по-моему, не было даже среди сочувствующих и помогающих тайно, так это должностных лиц.
* * *Однако время шло, а мои предчувствия и предсказания друзей, слава богу, не сбывались. За мной ходили по пятам, но не сажали, не было никаких попыток расправы из-за угла. Для меня это и сейчас загадка. Почему не решились арестовать? И зачем преследовали, чего этим хотели добиться? Какая у них была идея?
Через несколько дней после моего бегства из окошка меня выследили, схватили – и отпустили. Через день снова схватили – и снова отпустили; правда, на этот раз в кабинете милиции состоялся разговор с неким человеком, который выдал себя за работника милиции, но я сразу понял, что это сотрудник КГБ и, вероятно, в немалом чине. Разговор пустой: «Нам с вами надо поговорить, Марченко, вы сами понимаете, о чем». И все. Милиция же записала нарушение паспортного режима (пребывание в Москве).
В январе – феврале, как я уже сказал, КГБ, видимо, потерял меня. Но сколько можно скрываться?
