Еще из вещей у меня была алюминиевая фляга, круглый железный котелок. Котелок был не эмалированный, а снаружи покрашен зеленой краской, а с внутренней стороны как бы алюминиевое покрытие. Первое время никак не мылись. А потом сделали такие землянки. Там помаленьку. Как говорится, чуть-чуть грязь смоешь – и все. Вот когда отводили на день-два на отдых. Вот там уже помоешься хорошо. Если стояли в лесу, то в палатках, а если в деревне, то в деревенских банях. Наркомовские сто грамм начали выдавать зимой. Но выдавали нерегулярно, а к весне, когда пошло все, совсем перестали. Первое время на фронте я не курил. Сперва табак отдавал первому номеру. Он был заядлый куряка. А потом раздавал так просто. В 1943–1944 годах некурящим стали заменять табак, кажется, сахаром, но к тому времени я уже курил. В госпитале научили.
Запомнилось, как с проверкой приезжал Ворошилов. Рассказать-то, правда, и не о чем. Прошел со своей группой. Никому ни здрасти, ни до свидания. Шли пешком. На передовой на лошади не поездишь. А что они там решали, не знаю. Одет Ворошилов был в шинель, и видно было, что для тепла под нее у него было что-то поддето. На голове папаха. Тогда к Родине, партии, Сталину отношение было однозначное. Поднимаясь в атаку, кричали: «За Родину! За Сталина!» Кричали, кричали. Командир поднимает в атаку: «За Родину! За Сталина! Ура!» Ну, и понеслось. Так вот было. Потери были очень большие. Порой не успеваешь познакомиться. После хорошего боя иной раз в полку оставалось тридцать процентов состава.
В 1942 году немцы нас засыпали листовками. Ой, сыпали… Видно, бумаги девать было некуда. Ни до, ни после такого количества листовок не было. Бойцы их собирали и, извините за выражение, подтирали одно место. Случаев сдачи в плен у нас не было. Пока мы наступали, наши армейские и фронтовые газеты поступали, а как начали отступать, тут было не до газет. Откровенно говоря, мне некогда было и читать.
Весной вообще труба стало. Все раскисло. В распутицу приходилось самим ходить за боепитанием. Где-то в лесу был пункт. Приходишь, говоришь, мол, от такой-то части, берешь цинку, одну-две – сколько можешь тащишь. Ленты сами снаряжали. Потом меня контузило. Снаряд разорвался рядом, меня отбросило метров на десять и шлепнуло о дерево. Эту первую контузию я перенес на ногах. Ну, сначала полежал, потом фельдшер немножко привел в чувство. Долго не слышал, долго речи не было. Когда замкнулось кольцо, все равно был приказ вперед, вперед. Уже ни подвоза – ничего. Жрать нечего было. Артиллерийских лошадей поели и кавалерийских потом поели. Дошло до того, что в ход пошли оттаявшие лошадиные трупы. Бывало, только найдут, не успеют оглянуться, а уже одни ребра да кишки остались. Когда была возможность, мясо варили, а когда было нельзя разжигать костры, ели прямо так, сырое. Мох ели, кору ели. Пили хвойный настой. Березовый сок пили. В начале лета ели липовые листочки. Прилетит «кукурузник». На целую армию много он сбросит? Они, конечно, прилетали, но немцы больше их сбивали. Мало доходило. Другой раз он и сбросит, а попадет черт знает куда – в болото