этого не замечал, или видел, но тут же забывал. Бедект подумал, что то, что он недооценивает ее ловкость как клептика, делает ее еще сильнее, и мысленно отметил, что ему стоит быть повнимательнее.
Потом он потерял нить собственных размышлений и снова стал злиться на Вихтиха. Боги, как же у него болит голова.
Глава 12
Время лечит все раны… когда-нибудь вы умрете.
Ауфшлаг как-то в одной из редких бесед с Приятием с глазу на глаз высказал мысль о том, что доппели тесно связаны с дикими альбтраум, которые с незапамятных времен преследуют человечество, питаясь их самыми сокровенными страхами. Доппели, как и альбтраум, не едят и не спят. Вместо этого они получают пищу из того человеческого сознания, которое их породило. Ауфшлаг рассказал, что прежде проводил эксперименты, в ходе которых пытал доппелей и альбтраум, – и, хотя ни те, ни другие не являются в полном смысле этого слова людьми, и у тех и у других текла кровь. И он добавил – можно подумать, Принятие сам не мог бы ему про это сказать, – что они наверняка чувствовали боль.
Два дня лежал Приятие в углу покоев Кёнига. Весь скрючившийся, с болью в раненом сердце, он кашлял кровью и сплевывал осколки зубов, которых наглотался, пока его били. Он чувствовал себя если не в безопасности, то хотя бы под прикрытием, поскольку уборщики храма, готовые прибрать, что плохо лежит, никогда не заходили к Кёнигу. Кёниг – никому не доверяющий параноидальный ублюдок – не выносил даже мысли о том, что в его отсутствие кто-то войдет в его покои. И вот Приятие корчился здесь, и кровь его стекала в лежавшие на полу комочки пыли, и ждал, когда исцелится его тело.
Кожа вокруг его вырванного левого глаза сутки оставалась распухшей, а потом ввалилась и покрылась коркой засохшей крови. Ему казалось, что там, внутри, как во влажной ловушке, извивается и кровоточит нечто. Он старался не думать об этом, в ужасе представляя, как его страхи могут воплотиться наяву. Его прежде гордый нос был сломан, сплющен и слегка свернут влево; он с трудом дышал через то, что осталось. У него сохранилось только несколько коренных зубов, да еще торчали из челюсти обломки, похожие на когти. Эти немногочисленные обломки с острыми краями впивались ему в язык и губы.
Два дня Приятие не говорил ни слова. Его челюсть сломалась от ударов, которые нанес ему пяткой Беспокойство. Как и нос, челюсть заметно сместилась влево. Он не осмеливался представить, как сейчас выглядит, а зеркало не желало показывать ему его отражение. Вместо этого там собрались отражения Кёнига, и, когда Кёниг и другие доппели их не видели, у них шевелились рты, но Приятие не мог разобрать слов. Он увидел в их глазах страх, ненависть… и что-то еще. Возможно, готовность?
«Зеркала, – думал он, отлеживаясь и приходя в себя, – это пути к прошлому и будущему. Взгляды на то, кто мы такие. Напоминания о том, кем мы были. Предостережения о том, какими мы станем».
Если отражениям Кёнига было чего бояться, это потому, что они увидели будущее, где Приятие занял центральное место