повыше и вальяжно разгуливал, поигрывая фиолетовыми струйками, а второй рвался вперед, весь сосредоточившись на скорости. Скорость и спустила его вниз – тучки едва не задевали крыши высоток. «Куда это они?», – спрашивали птицы друг у друга и продолжали нырять из одного облака в другое. «Облачные ванны полезны для перьев», – сказала Чайка, ныряя в голубое облако из нижнего ряда.
Серый Голубь, сидевший на крыше самого высокого здания, передернул плечами: «Все этим чайкам кажется, что их перья самые светящиеся. Подумаешь, родились белыми!»
– А я родился черным! – раздался крик из-за спины. Серый Голубь вздрогнул, взъерошил хвост и обернулся:
– А-ах, это ты.
– Я, я, ну и что ж? – подошел к нему Большой Грач, подперевшись крыльями и поглядывая искоса круглым черным глазом.
– Кричишь со спины, пугаешь тут…, – оправдывался Голубь.
– Кричу, кричу, – поддакнул Грач, – ну и что ж?
– Да ничего ж! – передразнил его Голубь, а про себя подумал: «Одни белые, другие черные, и все кричат. А вот спустится Солнце, и каковы тогда они будут? А? Каковы?»
К вечеру облака разбежались. Закатывающееся за линию горизонта солнце изо всех сил старалось дотянуться до земли последними лучами. Лучи скользили по крышам домов, цеплялись за листву деревьев, подпрыгивали на тротуарах. Нижние лучи – те, что прыгали по камням и газонам – уже были сиренево-фиолетовые. А верхние, на крышах домов, малиново-алые.
Серый Голубь весь день так и просидел на крыше самого высокого здания. «Нда-а, вот уже и закат…» – подумал он и встряхнул правым плечом, которое давно уже затекло от долгого неподвижного сидения. Как будто множество маленьких иголок поселилось в нем, плечо ныло и чесалось. Крыло Голубя на секунду расправилось и вновь прижалось к телу. «Постой-ка!» – скосил глаз к своему плечу Голубь: «что у меня за крыло?». Он стал медленно расправлять его еще раз. Сначала крыло казалось металлическим, потом перья повернулись и поймали на себя алые лучи – крыло стало малиновым. Голубь развернул все перья своего крыла к алому лучу солнца. Закатный свет, который перья поймали, был настолько ярким, что Голубь поневоле закрыл глаза. «Вот ведь», – подумал Голубь. «Вот ведь!» – радостно крикнул он куда-то вверх. «И вовсе не серый!» И рассмеялся.
Смеясь, он взмахнул крыльями и оторвался наконец от крыши самого высокого здания. Серый Голубь летал перед окнами, над деревьями, переворачивался, подставляя свою спину солнечным лучам, и становился малиновым. Спускался в багрово-фиолетовую тень, ползающую на первых этажах, и становился иссиня-черным. А потом он научился так складывать перья на крыльях и спине и под таким углом находиться к лучу, что перья его превращались в зеркальную поверхность. Свет, отраженный зеркалами крыльев был такой яркий, белый, что у всех, кто видел это, слепило глаза. Серый Голубь становился белым и даже больше, чем белым. Настолько белым он казался, что глазам было больно воспринимать эту светящуюся белизну.
Чайка перед тем, как лечь спать, делала последнюю петлю над гладью воды. «Ах, какая я сегодня розовая», – пела она. И правда, на закате чайки всегда становились розовыми. Большой Грач ходил вокруг лужи, важно растопырив крылья и бесцеремонно переваливаясь с ноги на ногу. «На закате синий – мой любимый цвет», – бурчал он себе под нос, – «На закате черный стал синим. Черный Грач