не баловал, допустим. А хлебушком помогал?
– Кто сейчас упомнит? – уклончиво ответил Худолеев.
– А все-таки, за что? Хозяйство, говоришь, крепкое! А что значит – крепкое?
– Крепкое значит крепкое! В долг не просили.
– Понятно. А работал кто?
– Отец работал. Трое братьев нас…
– А батраки?
– Так то в страду, когда самим не управиться.
– Вот видишь? И батраки! Время-то новое пришло, строй другой, а вы по-старому норовили жить.
– Так в Сибирь-то за что?
– Не я судил, не знаю. Только сам скажи: реквизировали у вас хозяйство, согласились вы?
Худолеев молчал.
– Не согласились! А тут, и двенадцати лет не прошло, война! Немец нагрянул. Вы на чьей стороне были бы?
– Так что же мы, своему народу супостаты?
– Вот это ты правильно говоришь… Здесь!.. Сейчас!.. А тогда иные и по-другому рассудили.
– Я за других не ответчик.
– Точно! Поэтому мы с тобой и сидим сейчас рядом, и курим. А «иные» в другом месте.
Вода в ведерке вскипела и побежала через край.
– Студент!
– А! – встрепенулся Иван. Слушая внешне миролюбивый разговор Михеича с Яковом Родионовичем, он отвлекся, вспомнил отца.
Взяли отца в 49-м, а вернулся он в 55-м, год назад, по реабилитации. Вернулся назад, но каким-то другим, постаревшим, тихим, молчаливым. Иван сразу поинтересовался:
– Как там?
– Дома лучше.
Только и сказал, а посмотрел грустно. Больше к этому разговору не возвращались. Но Иван вспомнил, как вернулся отец. Не по бесплатному «литеру», на скудные рубли купил билет в купейный вагон. Ехал «как все». А костюмчик затасканный, воротник на рубашке истертый… Встречали его на вокзале всей семьей. Плакали, целовались, смеялись. Отец держался достойно. Только губы дрогнули, когда увидел всех со ступенек вагона.
– Я же говорил: по ошибке! – сказал он. – Забудем.
Встречали всей семьей…
Но нет, не забыли эти годы ни мать, ни Иван. И сам отец не забыл. Не говорил только о том времени.
А сейчас Худолеев как бы воскрешал прошлое. И в этом прошлом личные судьбы отца и Михеича стояли рядом.
«Рядом? – Иван был удивлен своим открытием. – Не может быть!»
Он настолько углубился в воспоминания, что не сразу мог сообразить, что хочет от него Худолеев.
– Ты солил? – спрашивает его Михеич.
– Солил.
– Жаль.
– А что?
– Самое вкусное выбегает.
– Ну, Михеич! Я подумал, ты медведя увидел. С тобой не соскучишься!
Он снял ведро с огня и разложил картошку по мискам.
– Не рано? – спросил Анин.
– Горячо – сыро не бывает! – ответил Худолеев.
Поев, Анин первым обтирает свою миску и поднимается. Спать!
Но отвлечься от своих мыслей Иван не смог. Он спросил тихо, еще не убежденный, что надо вступать в разговор с уверенным в своей правоте