были совершить паломничество за много верст, и если в дом стучали паломники, то их приглашали к столу в кухню и непременно кормили, а потом давали что-то на дорогу. Откровенное жмотничество и мелочную прижимистость бабушка и дедушка не одобряли. Про чересчур жадных людей говорили с презрением и даже грубо: «Они за копейку в церкви пёрнут».
Бабушка по-волжски растягивала гласные и сильно нажимала на «О» во всех словах, поэтому речь её была певучей и переливчатой. Вообще над московским и нижегородским говором юрьевчане откровенно посмеивались, и я помню, что они любили поддразнивать нас присказкой, в которой вместо буквы О произносили А и нарочито «акали», якобы пародируя мАскАвский выгАвАр: «Ну, кАк же, сидел А кАшкА на зАбАре и мяукАлА». В то же самое время они иногда позволяли себе покрасоваться и подчеркнуть, что они люди городские, умудренные и опытные, и одновременно подтрунить над деревенскими жителями. Помню, как тетя Рита не раз смеялась, обсуждая повадки тех, кто, приехав из глубинки, выходили вечером на берег Волги, впервые в жизни видели плывущий по реке пароход и принимались голосить:
– Манько-о-о! Глянь-ко-о-о! Дом-от на воде. И с огням!
Вероятно, все бабушкины внучки и внуки испытывали те же чувства по отношению к ней, какие испытывал и я, но мне все-таки казалось, что уж меня-то она любит больше всех, как это, наверное, казалось каждому из нас. Она и в мой адрес отпускала шуточки, но произносились они таким тоном, что не казались мне обидными.
Пока я был совсем маленьким, она иногда не давала мне чая перед сном и объясняла это следующим образом:
– Ой, Валерко, напьешься чаю и вдруг ночью в постель напрудонишь? Вода-то, она, чай, страшную силу имеет: она ведь плотины ломит. Смотри, как бы не напрудонить невзначай.
Иногда эта присказка заменялась другой:
– Не пей на ночь горячего чая. Пузырь лопнет, так ноги ошпаришь.
Когда я сопливился (а это часто случалось, видимо, я легко простывал), она приговаривала, что это – хорошо, раз сопливый – значит, умный. Если я жаловался, что зудят зубы, она говорила:
– Ну, коли зубы болят, то выскочи-ка босиком на мостовую, да ударь ногою-то по булыжнику. Зубы-то, чай, болеть сразу перестанут, вся боль в ноги уйдет.
Если кто-то жаловался на недомогания в сердце или еще где-то, то следовал схожий рецепт: пойти к бане, удариться головой о сруб, и эта боль отступит, а придет другая. Может быть, она не будет так беспокоить.
Вообще все такие сентенции отражали важную сторону бабушкиной жизненной философии: у неё никогда не было времени на болезни и тем более на переживания о болячках. Что бы случилось, если бы она предалась им и потребовала бы себе передышку в каждодневной деятельности? Кто бы накормил семью, домашних животных, следил бы за садом и огородом? Наверное, и у неё бывали моменты, когда ломило голову, ныли зубы, проявлялись другие хвори, но она находила силы превозмогать их и делать свое дело. Эта философия многого стоила.
И