остаться в этой профессии, рано или поздно тебе всё равно к кому-нибудь на колени придется сесть! А я, я могу сделать тебе карьеру, я – друг Никиты Михалкова”. Я кинулась в прихожую и услышала только, как он мне вслед кричит: “Ты так и закончишь, обмазанная морилкой, в полуподвальных театрах, ничего в твоей жизни не будет, никакой артисткой ты не станешь!”
ГОРДЕЕВА: Класс.
ХАМАТОВА: Пройдет много-много лет, лет двадцать, наверное. И однажды в Москву из Лондона приедет Дина Корзун. Мы с ней окажемся в квартире ее родителей, это в Орехово-Зуево. И тут Дина скажет: “Ой, ты знаешь, а мне помогает один водитель, он рядом живет, он говорит, что тебя знает”. И Дина назовет имя-фамилию, которые мне ничего не скажут, тут подъедет машина, за рулем которой будет сидеть “продюсер” из моей юности.
ГОРДЕЕВА: Ты испытала удовлетворение?
ХАМАТОВА: Нет, знаешь… Это была такая смесь чувств и мыслей, главной из которых было осознание того, что он ошибся. Вот про эти колени, про то, что я ничего не добьюсь, не сев к кому-то на колени, – ошибся.
ГОРДЕЕВА: Странная штука, но такой взрослый дядька, внезапно разбогатевший, со связями, при этом остро нуждающийся в общении с хорошими, образованными, начитанными девочками – это какой-то прямо мем девяностых. И судьба его – внезапный взлет и последующее падение – это тоже про девяностые. Про травматичный и драматичный разрыв между богатством и бедностью, в который мы все угодили и который на наших глазах только увеличивался без всяких внятных объяснений и способов выбраться, выкарабкаться.
ХАМАТОВА: Вариантов спасения почти не было. Кругом только и говорили, что Горбачёв виноват, Ельцин виноват.
ГОРДЕЕВА: Ты тоже так считала?
ХАМАТОВА: Нет, я так не считала. Но я об этом особенно и не задумывалась, если честно, не искала виноватых. Времени не было, надо было как-то выживать.
ГОРДЕЕВА: Я задним числом очень жалею наших родителей. Понимаешь, нам весь этот переломный, переходный момент пришлось переживать в режиме реального времени, что называется, вместе с взрослением, мы другой жизни и не видели, не помнили. Мы росли и менялись вместе со страной. Наши родители оказались в совсем иной ситуации. Они готовились к одному: школа, институт, комсомол, карьера, партия, квартира, если повезет… А вышло-то совсем другое. И всё, к чему они готовились, всё, во что верили, пошло прахом.
ХАМАТОВА: Мне запомнилось, как однажды мы с бабушкой пришли в продуктовый магазин, в котором не было ничего вообще. И она сказала: “А вот при Сталине в этом же магазине вот здесь лежали – такие конфеты, вот здесь – такие колбасы”. То, о чем она рассказывала, казалось на фоне нашей чудовищной, вопиющей бедности несбыточной мечтой, восточной сказкой. И в голову даже лезла крамольная мысль: если при Сталине были все эти колбасы и конфеты, то, может, не так уж всё плохо было?..
ГОРДЕЕВА: