говорю! – кричит он, а когда жена уходит, садится на ее место и тоже ворчит, жалуясь:
– Взвалил отец на мои плечи всю эту машину. Верчусь колесом, а куда еду – не знаю. Если у меня не так идет, как надо, – задаст он мне…
Никита мягко и осторожно говорит ему об Алексее, о девице Орловой, но брат отмахивается рукою, видимо, не вслушавшись в его слова.
– Нет у меня времени девками любоваться! Я и жену только ночами сквозь сон вижу, а днем слеп, как сыч. Глупости у тебя на уме…
И, дергая себя за ухо, он говорит осторожно:
– Не наше бы это дело, фабрика. Нам бы лучше податься в степи, купить там землю, крестьянствовать. Шума-то было бы меньше, а толку – больше…
Илья Артамонов возвратился домой веселый, помолодевший, он подстриг бороду, еще шире развернул плечи, глаза его светились ярче, и весь он стал точно заново перекованный плуг. Барином развалясь на диване, он говорил:
– Дела наши должны идти, как солдаты. Работы вам, и детям вашим, и внукам довольно будет. На триста лет. Большое украшение хозяйства земли должно изойти от нас, Артамоновых!
Пощупал глазами сноху и закричал:
– Пухнешь, Наталья? Родишь мальчика – хороший подарок сделаю.
Вечером, собираясь спать, Наталья сказала мужу:
– Хорош батюшка, когда веселый.
Муж, искоса взглянув на нее, неласково отозвался:
– Еще бы не хорош, подарок обещал.
Но недели через две-три Артамонов притих, задумался; Наталья спросила Никиту:
– На что батюшка сердится?
– Не знаю. Его не поймешь.
В тот же вечер, за чаем, Алексей вдруг сказал отчетливо и громко:
– Батюшка, – отдай меня в солдаты.
– К-куда? – заикнувшись, спросил Илья.
– Не хочу я жить здесь…
– Ступайте вон! – приказал Артамонов детям, но когда и Алексей пошел к двери, он крикнул ему:
– Стой, Олешка!
Он долго рассматривал парня, держа руки за спиною, шевеля бровями, потом сказал:
– А я думал: вот у меня орел!
– Не приживусь я тут.
– Врешь. Место твое – здесь. Мать твоя отдала мне тебя в мою волю, – иди!
Алексей шагнул, точно связанный, но дядя схватил его за плечо:
– Не так бы надо говорить с тобой, – со мной отец кулаком говорил. Иди.
И, еще раз окрикнув его, внушительно добавил:
– Тебе – большим человеком быть, понял? Чтобы впредь я от тебя никакого визгу не слыхал…
Оставшись один, он долго стоял у окна, зажав бороду в кулак, глядя, как падает на землю серый мокрый снег, а когда за окном стало темно, как в погребе, пошел в город. Ворота Баймаковой были уже заперты, он постучал в окно, Ульяна сама отперла ему, недовольно спросив:
– Что это ты когда явился?
Не отвечая, не раздеваясь, он прошел в комнату, бросил шапку на пол, сел к столу, облокотясь, запустив пальцы в бороду, и рассказал про Алексея.
– Чужой: сестра моя с барином играла, оно и сказывается.
Женщина посмотрела, плотно ли закрыты ставни окон, погасила свечу, – в углу, пред иконами, теплилась