краски продавали только в Москве и Ленинграде. Сергею их выдала Воронина для портрета Калинина, и у него краски ещё оставались. А для новой работы над портретом надо было подготовить подрамник и загрунтовать холст. Поэтому в этот день Сергей нарисовал портрет Нины Павловны только на бумаге карандашом и углём. Она терпеливо позировала, сидела не шевелясь. Он ей всё объяснил и пообещал, что когда подготовит холст, то продолжит работу над портретом уже на холсте. Жену он тоже уговаривал не раз позировать, но она, ссылаясь на занятость в делах по дому, отказывалась. И других членов семьи он ни разу не рисовал с натуры, всем было некогда, думали, что успеется, художник свой и когда-нибудь нарисует.
Портрет Нины Павловны Сергей рисовал в её классе, после уроков. Выходя из класса, он столкнулся с Александром Румянцевым – учителем физики. Его прислали из второй школы временно подменить заболевшего учителя. Александр увидел в руках Нины её портрет и попросил нарисовать его тоже на память.
– Ладно, садись и тебя нарисую, – согласился Сергей, хотя сам торопился домой.
Александр сел, но постоянно шевелился и разговаривал. Он сообщил тревожное известие о том, что сегодня арестовали Успенского Ивана Петровича, прямо в школе.
– Я сам видел, как его выводили под руки два милиционера и посадили в милицейский фургон.
– За что его арестовали? – спросил Сержпинский, (хотя сам догадывался за что), но Румянцев развёл руками:
– Я не знаю, Серёжа, может, он в гражданскую войну где-то участвовал, а может, кто-то написал ложный донос. Между прочим, меня не раз заставляли написать такие доносы, но я отказался.
– И тебе ничего за это не было?
– Пока всё обошлось.
Портрет на бумаге получился плохо, потому, что Саша шевелился, и у художника не было желания стараться. Александр посмотрел на портрет и равнодушно сказал: «Похож». Положил лист бумаги в папку, и друзья вышли из школы.
– А про Першина знаешь? – спросил Румянцев.
– Его тоже арестовали?
– Нет, его директор в пятницу уволил за то, что он пришёл в школу пьяный, и ученики над ним потешались. Он же безобидный, сам никого не обидит даже пьяный, а его обижают. Мне его жалко. Теперь куда он пойдёт, ведь ничего больше делать не умеет – интеллигент.
– А мне больше жалко его жену, – посочувствовал Сергей.
Друзья шли по улице имени Ленина, с неба сыпалась снежная крупа и ложилась на замёрзшую землю. Встречные прохожие были одеты в зимнюю одежду, а Румянцев был в лёгкой, не по сезону, курточке. Он хотел проводить Сергея до дома, но быстро продрог и передумал:
– Серёжа, приходи вечером ко мне, сыграем в шахматы, – предложил он.
Сержпинский не забыл о принадлежности Румянцева к ГПУ и боялся, как бы при нём не сказать, чего лишнего.
– Сегодня не смогу, надо Соне помогать, воду носить с колодца, она будет стиркой заниматься, – придумал он на ходу отговорку. И Румянцев, подняв воротник курточки, ёжась от ветра, побежал домой.