дури, бесом разжигаемый, – сказал Аввакум любезной своей Анастасии Марковне. – Нет большей радости, чем быть здравым и вместе с родными людьми… Бедные те, кто не уразумел этой всевышней благодати. Ей-богу, бедные!
Анастасия Марковна тихонько вздохнула и прижукнулась к мужнему плечу:
– Воистину так, Аввакумушка.
Тут и Аввакум вздохнул, но иной это был вздох – заклокотали в груди протопопа старые его обиды.
– Нас, меньших людишек, Бог быстро на ум наводит. А вот жеребцу Никону все нипочем[6], наука Божия мимо ушей его пролетает, словно ухи-то у него шерстью заросли. Владыко Симеон сказывал: половина Москвы будто косой выкошена…
– А братья-то твои, братья! – вскрикнула Анастасия Марковна, берясь за сердце.
– О братьях вестей нет. Владыко раньше мора из Москвы выехал…
Анастасия Марковна напуганно молчала.
– Сбылось пророчество батьки Неронова![7] – сказал Аввакум в сердцах. – Царьку нашему тот мор как фига под нос. Чтоб прочихался да опамятовался. Вон она – дружба с Никоном. Сами окаянные и всех россиян окаянностью своей заразили.
– Опомнись! Братья ведь у тебя в Москве.
– В Москве! – Горечь обожгла горло. – Не знаешь теперь, за здравие их поминать или за упокой.
Да так и сел в постели.
– Марковна!
– Ты что?
– А ведь Бог гонимым – и нам с тобой, и Неронову, и Павлу Коломенскому…[8] всем, всем отлученным от Москвы – жизнь даровал! Вот он – Промысел Божий! Гонение обернулось жизнью и славой, а слава – смертью и забытьем.
Как был, в исподнем, пошел под иконы, и Анастасия Марковна за ним.
В тот поздний час Иван Струна, простоволосый, в одной рубахе, колотил окостенелыми на морозе кулаками в ворота дома Петра Бекетова. Монах, купленный за ефимок, снял со Струны цепь и вывел из хлебни. Вот только одежды никакой добыть не смог.
– Околею! Околею! – орал Иван, уже горько сожалея о побеге: мороз был лют, да с ветром. – Слово и дело! Слово и дело!
Губы от холода трескались, кровоточили. Иван проклял себя, что не кинулся сразу домой: побоялся, далеко. Потому и ломился к Бекетову – человеку служилому, боярскому сыну[9] – надеялся на могущество завораживающей Россию фразы: «Слово и дело!»[10]
– Ги-и-и! Ги-и-и! – в страшной смертной тоске завыл Струна.
Наконец проснулись.
Засопели тяжелые запоры, отворились двери.
– Кто?!
– Слово и дело! – давясь морозным кляпом, прокаркал Иван, уже не чуя ни ног, ни рук, ни самого себя.
Его втащили в дом, оттерли снегом. Напоили водкой, дали меду.
Петр Бекетов, быстрый, злой, прибежал в переднюю, где хлопотали над доносчиком, в исподниках, в ночной рубахе до пят.
– Кто?! С чем?! Противу кого?!
– Протопоп Аввакум святейшего патриарха Никона называл антихристом, а великого государя – пособником антихриста! – закричал