было, и внукам. Ой, томление. Нагоревалась она тоже вдоволь. Мамка моя говорила так: «Если матка плачет по дитю, речка бежит от слез, если сестра, то колодезь воды стоит, а жена плачет, как корова по быку ревет». Оно правильно это. Что написал Иванович?
– Когда приедете – писать?
– А жива буду, то к Пасхе. Написал ай нет? В свете нет такой молодицы. Прибежит: «Мам, давай постираю!» Так она пообыщет усе тряпки, какие постирать. Не пиши, что болею, будут плакать.
Тут помешал нам младший сын Иван.
– Запрягли Иваныча, – сказал он.
– Взял бы да написал сам, – укорил отец.
– А-а, его не допросишься.
– Чего бумагу переводить? Сядешь, скребешь в башке – чего писать.
– Миша жил на целине, и одного письма ему не послал. А теперь куда? В сырую землю?
– Встречались, говорили, а то – так…
Чем-то недовольный Терентий Кузьмич молча протянул ко мне руку за сигаретой, закурил и вышел. Долго смотрел с порога на горы.
– Ты бы, мать, – вернулся он в комнату и выставил палец в сторону сына, – ты бы взяла хворостину хорошую да по горбяке ему!
– Чего? – поднял голову Иван.
– Он знает чего!
– Знает…
– Да, да, – топтался Терентий Кузьмич вокруг сына. А то на старости наверну во, да, да, вон туда полетишь. Я не побоюсь, что тебе более тридцати годов.
Мария Матвеевна, как и водилось всегда в старых семьях, отдала хозяину всю власть и права, только слушала. Иван покраснел и точно прирос к табуретке.
– Сошелся, сынок Ваня, жить – нечего по сторонам глядеть. Да, да.
– Кто меня видел?
– И не дай бог, чтоб видели. И чтоб в голове не было такого. Я хозяйке твоей верю. Да, да. Нечего. Ешо раз, – вытянул он опять палец, – пожалуется хозяйка, – прошшай, сынок Ваня, и забудь, что у тебя папка и мамка есть.
– Ничего не было.
– И славу богу. А глаза не пяль. И чтоб хозяйка не переживала. Да, да.
– Да-а…
– Умом рухнулся, – сказал уже помягче Терентий Кузьмич. – Моргай за тебя!
– Чего моргай? И где я был? Кто меня ловил?
– Э, разговор дерваком: хвать, хвать, – сказала мне Мария Матвеевна. – А злости нема. Дай бог, по закону оженились и живете. Не по колдовству. Тут есть всякие, чужих мужиков сманывают. Догуляются, просе…ут свою красоту. До время цвет цветет, не дергать его куды зря, чтоб не завял. У нас одна гуляла-гуляла и пошла за последнего, какой никому не нужен. Бывало, шапку с него собьет и ну толочь. Красивая, на веретене крутилась. Идет с воды, так она вся… ягода! И пришлось эту шапку целовать. А пьянствовал, а бил ее, усе подушки и рубашки посек топором. Внести тебе молочка, Вань?
– Не хочу, – расстроился Иван.
– Попужал отец, – засмеялась Мария Матвеевна. – После службы первый раз накинулся. Зачем они тебе, сынок?
– И нехай забудет про папку с мамкой, – подал голос Терентий Кузьмич из другой комнаты, где гремел репродуктор. – Да,