тебя самой, кстати, есть какие-то вопросы? – спросил Юханссон с невинной миной.
– А если я спрошу о том, что очень меня заинтересовало? «О чем она? И все такая же хмурая», – подумал Юханссон.
– Относительно белки, – догадался он. – Если ты в состоянии слушать.
Его внезапно вспыхнувшая злость уже угасла.
Потом он рассказал ей обо всех белках, застреленных им в детстве. О том, как они двигают головой. О тех сотнях часов, которые он просидел, наблюдая за ними. И что она для обычного наблюдателя, не имеющего его опыта в данной области, никоим образом не напоминает белку.
– У меня, наверное, что-то вроде нервного тика.
Ульрика Стенхольм кивнула в подтверждение своих слов.
Сейчас ее настроение явно улучшилось. Она даже улыбнулась, но голову держала прямо.
– Вообще-то я хотела спросить о другом. Это касается не тебя лично, а твоей работы. Твоей прежней работы, – объяснила она. – Решила воспользоваться случаем, пока мы с тобой наедине. У меня есть один вопрос.
Юханссон кивнул.
– Ты в состоянии выслушать? Это долгая история.
– Я слушаю, – сказал Юханссон.
Так это началось для Ларса Мартина Юханссона. Поскольку для других участников событий все произошло гораздо раньше.
9
Утро среды 14 июля 2010 года
Долгая история. Длинная прелюдия. Масса вопросов, последовавших потом. Хотя предмет ее интереса оказался довольно простым. Помнит ли он убийство Жасмин Эрмеган? Ей было всего девять лет, когда ее изнасиловали и убили.
Но сначала была прелюдия, к сожалению, слишком длинная и путаная, по его мнению.
У Ульрики Стенхольм была сестра Анна, тремя годами старше ее, которая была прокурором и в профессиональном плане почитала Ларса Мартина Юханссона как идола. И рассказывала множество историй о нем своей младшей сестренке Ульрике.
– Она работала у тебя несколько лет в ту пору, когда ты занимал руководящий пост в СЭПО[2]. По ее утверждению, ты умеешь видеть сквозь стену. У тебя нет необходимости подкрадываться и пытаться заглянуть в приоткрытую дверь.
– Так, в принципе, и должно быть, – заметил Юханссон. «За кого она меня, собственно, принимает? И ее сестру я совсем не помню, – подумал он. – А видеть сквозь стену… Положение обязывало. Был шефом по оперативной работе. Не каким-то рядовым бюрократом».
– Нашего отца звали Оке Стенхольм. Он был священником и пастором в приходе Бромма, – продолжала Ульрика. – Речь, собственно, о нем. Он умер этой зимой, перед самым Рождеством. Ему было восемьдесят пять лет, когда рак забрал его. К тому времени он, конечно, давно отдыхал на пенсии. Вышел в восемьдесят девятом. В шестьдесят пять лет.
Юханссон почувствовал быстро растущее раздражение.
«И что мне с этим делать?» – подумал он.
– Я немного волнуюсь, – сказала Ульрика Стенхольм и нервно мотнула головой. – Но постараюсь перейти к самой сути. Мой папа за пару дней до смерти рассказал, что одно дело мучило его очень